бросил пить и продолбал эполеты
После написания "Лжец" возник вопрос о том, что, может, любезнейшая Лорен напишет про них еще что-то. А в последний момент возник вопрос "АААА ЕБАТЬ У НАС НИХУЯ". Ну и вот. "Истина" на коленке.
"Малигнизация"... Страшная вещь, внутренняя вещь, выражение моих страхов и всякого такого. Я ее ни разу после написания не открывала - страшно. Но, говорят, она хорошая. "Чревоугодие"- текст от А., которая впечатлилась "Малигнизация" и решила немножко ее расширить.
Название: Истина
Размер: драббл, 656 слов
Пейринг/Персонажи: Роуз/Каркат
Категория: гет
Жанр: PWP с нотками сюра
Рейтинг: R
Краткое содержание: Роуз приходит ночью
Примечание/Предупреждения: кинки: эротические сны, фемдом, использование свечей в бездуховных целях.
Является своеобразным продолжением драббла "Лжец"
Возможен ООС
читать дальшеУ Карката - тяжёлые, мутные сны, давящие на него со всех сторон. В них нет ничего красивого, только удушающий эротизм и липкие образы, словно вылепленные из самого дна его мыслей. Водоворот удушающих видений. Тонкие белые пальцы. Тёмные ленты вместо обычной одежды.
Роуз приходит ночью.
Она вырастает из тьмы, встаёт, словно утопленница, из гладкого озера, под поверхностью которого обрывками скользят события прошедшего дня. Это ожидаемо, но Каркат всегда пугается, когда светлые краски резко уходят в воду серебристыми рыбками, а из глубины уже поднимается Роуз.
Каркат сглатывает. Он уходит от озера дальше, в глубь бездонного мрака, но вместо этого подходит к воду; он спрыгивает, чтобы утопиться, и падает к Роуз под ноги; он будет убегать - и окажется рядом с ней.
В его снах - ветер и тьма, озеро вспыхивает миллиардами свечей и тьма сгорает в их холодном белом пламени. В его снах - тёмные стены библиотек, шкафы, книги и запах пыли. Роуз проходит вдоль них и мучительно медленно выбирает. Свечи гаснут, свечи тают, свечи превращаются в библиотеку, а Роуз светится - белоснежный силуэт, перечеркнутый сбруей из чёрно-фиолетовых лент, силуэт со старательно нарисованными на нём тёмными губами и изящными, словно вычерченными циркулем, кружками сосков.
Наконец она снимает с полки книгу и неспешно проходит. За ней остаются следы, словно она шла в туфлях на высоком каблуке, да только вот беда-то - Роуз боса, только на щиколотках, над круглыми пятками, ленты завязаны пышными бантами.
Прежде чем сесть в кресло, она берет в руки лежащую на нём связку свечей. Каркат стоит перед ней, переминаясь с ноги на ногу.
- Мне нужен свет, Каркат, - говорит она, откладывая книгу в сторону.
Это всё, что она говорит, всё, что ей нужно сказать. Каркат жмурится до режущей боли в висках, раздеваясь. Одежда падает на пол и тут же исчезает, становясь тьмой.
Роуз смотрит на него, словно на предмет мебели, а затем слегка покачивает свечой. Каркат опускается на колени, становясь к ней боком, и утыкается в сложенные руки горящим лицом. Свободной рукой Роуз деловито ощупывает его между ног. В её движениях нет ничего приятного, они даже не эротичны, не соблазнительны, она просто проверяет и примеряется, прежде чем установить свечи на положенное им место. Вместо подсвечника у неё - тело Карката, дрожащее, стоящее перед ней на коленях.
Она вытягивает ноги под его грудью и животом и начинает читать. Время течет издевательски медленно, словно ему приходится протискиваться через муравьиные ходы. Каркат слышит, как Роуз листает страницы, Каркат слышит, как она гладит пальцами переплет, Каркат слышит, как её глаза скользят по чёрным строкам букв. Свечи тают и плачут. Восковые слёзы первой тонкой струйкой текут в ложбинке между ягодиц и Каркат чувствует это и лишь слегка вздрагивает. Свечи дрожат и Роуз, до того лишь иногда задевавшая пальцами ноги его полностью развернувшееся щупальце, с силой прижимает его к бедру. Каркат закусывает губу и чувствует, как на руки, в которые он вжимается лицом, стекает алая на ощупь струйка крови, но больше никак не шевелится.
Вторая свеча, смеется над первой и через этот смех роняет горячие капли на чувствительную поверхность щупальца. Каркат скулит и плачет, но Роуз только слегка бьёт его по щупальцу ногой. Вокруг Карката сплетаются в единый клубок боль, тьма, возбуждение и обида, а Роуз покачивает стопой, словно дирижируя этим оркестром. Каркат готов кончить от унижения и стыда, только Роуз контролирует его оргазм, даже не поднимая глаз от книги. Каркат хочет уползти в угол и умереть, но не может даже пошевелиться, чтобы не помешать Роуз читать.
Наконец она с глухим пыльным звуком захлопывает книгу. Откладывает её на стол, наклоняется к Каркату и тянет его за волосы.
Роуз молча улыбается одними уголками губ, и Каркат падает на грязный пол, кончая среди затхлости и пятен плесени и засохшей смеси крови и чернил.
Роуз встаёт с кресла, выталкивает себя с него усилием крепких светлых ног. Каркат лежит, не поднимая глаз. Он вот-вот проснется.
Роуз уходит и растворяется в лабиринте темных полок.
Днём Роуз нетерпеливо говорит кому-то:
- Включи свет. Мне темно.
Каркат слышит это через стену и вздрагивает, кусая истерзанную ночью губу.
Каркат боится Роуз.
Каркат боится, что о его страхе кто-то узнает.
Название: Малигнизация
Размер: мини, 3277 слов
Пейринг/Персонажи: Каркат, Вриска, упоминаются: Терези, Канайя, Гамзии, Джейд, Дейв, Джон
Категория: джен
Жанр: драма, сюр
Рейтинг: R
Краткое содержание: то, что она видит.
Примечание/Предупреждения: малигнизация — процесс перерождения здоровых клеток в раковые; возможен ООС
читать дальше
Иногда я думаю, могла бы я убить — тебя? Могла бы я сейчас уничтожить — тебя? Твоё тело и разум, разрушить, разломать, расколотить в пыль и прах?
Но я смотрю в твои глаза, в чёрный провал зрачка, за которым прячется бездна и пустота, и всегда нахожу один ответ — ты справляешься с этим сам. Ты на долю секунды опускаешь ресницы, а затем — поднимаешь, и слабый, дрожащий свет лампы за моей спиной выхватывает на дне твоих глаз горы и груды, силуэты и тени. А затем ты моргаешь ещё раз, засасывая меня под свои веки и не выпуская обратно.
Ты пытаешься скрыться от меня. Хороший, умный поступок — это твои места, ты знаешь свой разум лучше кого бы то ни было еще. Я могла бы заставить тебя пойти ко мне и упасть в мои руки, но мне не хочется даже думать о том, как бы замарать руки о то, что я вижу вокруг себя.
Ты исчезаешь в колеблющемся бесцветном тумане, среди мелких черных птиц с человечьими и тролльими головами, пока я замедляю шаг. Пусть даже единственный выход — идти по твоим следам, но всё же меня тянет рассмотреть всё внимательней.
Воздух вокруг дрожит. Пахнет остро и сладко одновременно, какой-то человеческой пряностью, а внизу, под ногами, сверкают осколки стекла и режут подошвы ботинок острые лезвия бритв.
Но Терези, стоящую вдалеке, всё устраивает. Она идет, медленно переставляя ноги, и лезвия не задевают её. Ей всё нипочем, просто она улыбается — и с каждым её шагом улыбка всё шире, она раскраивает щёки, ползёт под ушами и скрывается где-то сзади. Из широкого, полного зубов, рта выглядывает узкий язык. Терези пробует воздух на вкус, как змея. Ей не хватает только зашипеть — но вместо этого она поворачивает голову в сторону птицы и щелкает доходящей почти до затылка пастью.
После она отплевывает прилипшее к передним зубам перо и вновь пробует на вкус воздух. Она голодна — всегда голодна, все чужаки — её пища.
Иногда ты приходишь к ней в гости. Голод Терези не знает предела, как и твоя жажда смерти — и ты позволяешь ей объедать твоё лицо. А затем, когда ты падаешь, обессиленный, истекающий кровью, Терези лепит тебя заново: кусок грязи и глины, в котором она выгрызает твои черты, а затем языком заглаживает их, придает окончательный вид.
Терези вот-вот ощутит моё присуствие и я ныряю в туман, как раньше ты — поскольку я чужак, меня лепить заново никто не будет.
Стоит сделать несколько шагов, как висящая в воздухе взвесь мазутных капель расходится. Я прохожу сквозь неё и она тут же смыкается за моей спиной.
Здесь, напротив, светло и в глаза бьёт безудержное солнце. Я подслеповато щурюсь, разглядывая сквозь опущенные ресницы раскинувшуюся впереди поляну. Толстые стебли травы хлещут меня по ногам и я делаю несколько шагов к стоящему впереди дереву. Оно странное, вырезанное из камня — но, очевидно, живое.
Оно шевелится. Дрожат поднятые ветки, а затем опускаются — не ветви, а руки. Скользят вниз, по телу-стволу, поглаживают бедра и живот.
Канайя отмирает и делает шаг вперед. Теперь её сложно принять за дерево, вся она — движение, жест, ласка. Бесстыдно обнаженная и выставляющая себя напоказ, в неё нет и грамма стыда. Она голодна, но не так, как Терези. Голодно её тело. В каждом прикосновении её рук сквозит этот голод, неудовлетворенная, бездонная похоть.
В воздухе пахнет чем-то сладким, от чего ведет голову и я еле удерживаю себя от того, чтобы шагнуть к опустившейся на колени Канайе.
Твой разум, знаешь ли, откровенная помойка, грязное и странное место — и кто мог бы подумать, что в нём есть место для раскинувшейся на спине Канайи, для травы, жадно оплетающей её тело, для этой... грязи, Каркат.
Трава ластится к моим ногам и, наклонившись, чтобы осмотреть её, я зажимаю рот. Тролльи щупальца и людские члены, сплетающиеся, жаждущие, почти хищные — вот что растет на этой поляне, вот какую растительность питает твой разум.. От этого противно, тошно, тошно, гадко, какая всё же дрянь. Я отхожу — почти отпрыгиваю — от них.
А ей нравится. Канайя лежит, раздвинув согнутые в коленях ноги, позволяя этой траве ощупывать её, проникать, тыкаться повсюду, где только находит место — а она только жарко, громко дышит, руками помогая им, направляя и поглаживая. И всё же ей мало этого, этого бессчисленного множества, ей всегда мало, её тело ненасытно.
Я ведь знаю — ты иногда приходишь сюда. Ложишься рядом с ней, макушка к макушке, и позволяешь траве играть с тобой так, как ей вздумается. И только после того, как и трава вытолкнет тебя, ещё более запутавшегося, ты будешь идти дальше.
И я последую за тобой — ведь выход в самом конце.
След в след — путь с поляны идет по склону холма, к очередной туманной взвеси в воздухе. Ты проскакиваешь через неё с разбегу, но я не успеваю за тобой и к тому моменту, как я добираюсь, туман уже сплетается в плотную кирпичную стену. Сзади слышны шаги — Канайя идет за мной. Она движется медленно, всё время отвлекаясь на собственную похоть, но если я останусь здесь, у стены...
Чёрт, чёрт, чёрт!
Стучу по кирпичам со всей силы. И — это срабатывает. Стена медленно, неохотно растворяется и я ныряю внутрь, не дожидаясь, пока Канайя догонит меня. Все твои мысли сильны лишь в своём уголке, дальше него они не заходят.
Это место странное. Едва войдя внутрь, я ощущаю тошнотные порывы из-за царящего тут затхлого смрада, идеальной вытяжки из всей вони мира. Откуда-то сверху льётся режущий свет, а вокруг лежат горы разных вещей — целых и сломанных, совсем новых и порядком истрепанных, полезных и просто бессмысленного хлама. Из распоротых игрушек лезет набивка и золотые монеты. В шкатулке в виде корабля из флота рисконантов лежит загнивший кусок мяса. Куча съестного на серебряной посуде укутана плесенью, точно пухом.
Я слышу шаги и негромкое бормотание. По проходу между грудами вещиц движется тень — и по походке, по силуэту я понимаю, кого я найду в твоем разуме сейчас.
Я смотрю на себя, вышедшую из-за набитого обрывками шкур и чьих-то рогов шкафа, слушаю, как я-она бесконечно перечисляю то, что лежит вокруг.
Черепица, посуда, шары-восьмерки, дневники, кости, вазы, паруса, мачты, хрустальные шары, компьютеры, шпаги, рапиры, провода наушников, лаванда, индиго, — весь этот бесконечный список перемежается таким же бесконечным «моё».
У меня-её расширяются ноздри, а затем я-она поворачивается ко мне, подбегает, наклоняется, втягивает запах и хватает меня за руку.
— Моё, моё! — восхищенно твердит я-она, пытаясь впихнуть меня в какой-то шкаф. Я отбиваюсь, пытаюсь схватиться за гарду лежащей рядом рапиры, но она выскальзывает, покрытая чем-то склизким. Я-она из твоего разума сильнее меня реальной (как лестно) и я-она вталкивает меня внутрь, ударяя спиной о какие-то полки. Сверху падает флакон с чем-то густым и алым, который я-она ловит уже у самого пола.
Так вот чем ты мне-ей платишь, чем подкармливаешь эти груды мусора.
Я пользуюсь тем, что я-она отвлеклась, и стягиваю с себя рубашку.
— На!
Я-она хватается за протянутую ей рубашку, ощупывает ткань, нюхает, лижет, трёт между пальцами и шипит.
— Моё!
И уходит — очевидно, унести её в одну из бесчисленных куч.
Где-то неподалеку, очевидно, выход: здесь воздух несколько свежее, чем среди куч хлама; и я, пользуясь моим-её отсутствием, выбираюсь из шкафа и бреду туда, где, как мне кажется, легче дышать.
Свежий воздух ударяет в лицо волной. Я-она уже далеко позади, бродит среди своих сокровищ. Я стараюсь не думать обо мне-ей, да и сейчас не до этого.
Вокруг меня — скалы, высокие настолько, что за ними не видно неба. Сверху доносится тонкий свист, а я стою, упираясь носками кед в низкий бордюр, окружающий яму. На противоположной её стороне, на узком карнизе, виден коридор выхода в твой очередной кошмар.
Даже по самым лучшим прикидкам, мне не удастся допрыгнуть туда с первой попытки.
Свист становится громче и громче. Я запрокидываю голову.
С неразличимой с земли вершины одной из скал вниз несётся огромное полулунное лезвие. Оно раскачивается, задевая краями камень и высекая из него искры. Скалы раскаляются и медленно окрашиваются в багрянец. Становится жарко.
Всё ясно. И даже единственный путь — вниз, - явно ведёт к смерти. Тупик. Лезвие точно раскрошит меня, а если этого не сделает оно — это сделает падение. Замечательные варианты, прекрасные, расчудесные! Какие хорошие у тебя мысли, а, Каркат?
Каково это — умирать в чужом разуме? Как это выглядит в реальности?
Металлический блеск лезвия притягивает моё внимание. Со своей обратной стороны оно прикреплено к древку и, присмотревшись, я различаю на нём фигуру.
С каждой секундой лезвие становится всё ближе и фигура приобретает известные мне очертания.
Гамзии стоит, прикованный к древку толстыми цепями. Его руки подняты так, что лопатки сведены и словно — нет, не словно! - приросли к древку. Он стоит на носках, потому что с его стороны край лезвия усыпан острыми зазубринами. Он мечется, пытаясь освободиться, но каждое движение его только ускоряет маятник.
А затем и он замечает меня.
Лицо Гамзии искажает хищная усмешка и его движения обретают смысл. Он намеренно дергается так, чтобы лезвие направлялось ко мне. Он намерен убить меня.
Ну уж нет!
Скалы раскалены настолько, я стараюсь не смотреть ни на них, ни на багровые отблески в металле лезвия. Вместо этого я отхожу назад, упираясь спиной в закрывшийся выход от меня-её. Если я разбегусь, то, возможно, сумею допрыгнуть до карниза с выходом.
И у меня получается!
Почти получается, ладно. Лезвие лишь чуть задело меня — не смертельно, просто царапина, хах, - а вот до карниза я хоть и долетела, но уцепиться за него смогла только кончиками пальцев.
Впервые с начала этого путешествия я оборачиваюсь назад.
Ты стоишь на краю, там, где до того стояла я. Лезвие еле раскачивается в сантиметре от твоего запрокинутого лица, а затем разгоняется и ты — верней, части тебя, - летят вниз, мимо меня, карниза, прохода — просто на дно ямы. Последней пролетает твоя умиротворенно улыбающаяся голова.
Что ж, я всё это время следовала за тобой.
Я разжимаю пальцы и падаю.
Внизу гораздо тише. И, наконец, тепло и светло — не жарко, не режет глаза, как в остальных закоулках твоего разума. Просто спокойно.
Я поворачиваю голову. Возле тебя, почти собранного, стоит Джейд и, тихо что-то напевая, делает штопающие движения рукой, прикрепляя твою руку к телу. Следом за рукой идет голова, и вот ты уже улыбаешься ей, немного виновато и нагло одновременно, быстро извиняешься и уходишь в сторону виднеющегося вдали водопада.
Джейд смеется и протягивает мне руку.
— Надо выпить чаю, — радостно говорит она и повторяет несколько раз на разные голоса, — чаю, надо выпить чаю, время пить чай!
Я встаю, опираясь на её ладонь и иду за ней.
Чаепитие... странное, как и всё вокруг. Да, всё обычно на первый взгляд — чай, сладости с воздушной шапкой крема («Они без сахара», — шепчет Джейд мне на ухо. — «Ты можешь их есть. Вы все можете.»), тесная компания за столом.
Только вот все, кроме меня и самой Джейд основательно, бесповоротно мертвы. Белые черви гложут их тела, на коже раскидываются пятна разложения, вонь гнили перекрывает запахи чая и корицы, но, очевидно, Джейд совсем не видит этого. Она тянет к себе Эридана, совершенно не замечая, что его ноги остались на месте, и берет со стола тонкую фарфоровую чашку.
— Ты хочешь пить, мистер Ампора? — щебечет Джейд и разжимает краем чашки мёртвые губы, насильно вливая в них горячий чай. Из низа располовиненного туловища он течёт ей на юбку, но ей это совершенно безразлично. — Мои гости такие стеснительные, мне приходится угощать их самой, ты же поможешь мне, Вриска?
Я хочу отказать, но её лицо тут же искажается в гримасе такой, что становится ясно: мой отказ будет означать только то, что я пополню её коллекцию стеснительных гостей. Поэтому я киваю и поворачиваюсь к сидящему справа от меня Дирку. Он выглядит приличней многих: во всяком случае, он не кучка пепла, у него нет сквозных ран, через которые угощение может оказаться на моей одежде. У него просто нет головы. Меня это устраивает — и я «угощаю» его под благосклонным взглядом Джейд.
— Каркат часто со мной так сидит, — делится она, глядя, как я вливаю в его гортань (черт его знает, конечно, может, я сейчас наполняю его легкие; ему, конечно, уже безразлично) чай и пальцами проталкиваю туда же крем. — Ему нравится общаться с гостями! Ах, мисс Лейон, вы всё ещё стесняетесь? Берите фрукты!
Джейд заталкивает фрукты в рот огрызкам трупа Непеты, пока я вытираю пальцы о накрахмаленные до хруста салфетки. Безголовый Дирк покачивается и падает на спину.
— Ах, — взмахивает руками Джейд, — Уже так поздно! Мои гости хотят спать!
Я быстро соглашаюсь. Вечер окончен и я могу, наконец, продолжить идти за тобой.
Джейд раскладывает своих гостей на траве - «спать», — и поёт им какие-то колыбельные. Я слышу их всю дорогу до выхода. Это пробирает до дрожи.
Я в последний раз смотрю на то, как она укладывается спать, обнимая одного из мертвых Дейвов, и ныряю в пещеру, спрятанную за водопадом.
Здесь пасмурно и пусто. Под ногами шуршит целлофан и хрустят черепа разных мелких животных. Я пинаю один из них. Просто так — понаблюдать, как же он покатится.
И только после того, как то, что я сперва приняла за ещё один кусок мусора, поворачивается, я понимаю, что я тут не одна.
Дейв лежит, раскинувшись посреди равнины. Его тянут вниз крылья — его собственные крылья, переплетение тонких косточек и пакетов из-под чипсов. Огромные, в десяток раз больше, чем он сам, они лежат, накрывая собой серые кремниевые обломки и грязную землю — и Дейв тоже лежит, не в силах даже приподняться из-за их безумной тяжести. Я опускаю взгляд под ноги — и верно, стою на одном из них. Переступаю с ноги на ногу. Дейв морщится, но молчит, только смотрит ровным и безразличным взглядом.
На его щеках пятна земли, волосы посеревшие от грязи, одежда потертая и местами изодранная и только очки сверкают, как новые, без единого пятнышка и царапины. В прорехах крыльев и дырках на одежде видны сухие стебли растений. Кажется, они выбираются из этой земли сухими, не видевшими никогда ничего живого.
Здесь нет живого, да и Дейв не вполне живой. Формально — да, он дышит, движется и так далее, но на самом деле всё его существование в этом месте нужно лишь для того чтобы поддерживать плотный серый туман, вырывающийся из него с каждым выдохом. И он знает это.
Ему всё равно.
Мелкие кости — мышиные, хомяковые, хорьковые, всех случайно забредающих сюда мелких животных и даже птиц, - складываются в каркас гигантских крыльев, а разный мусор — в их перепонки. Где-то около лопаток он врастает в спину Дейва, выворачивая её, превращая в сплошную незаживающую рану прямо на грязной земле. В ней что-то копошится, но Дейву всё равно.
Ему всегда всё равно, что бы с ним не происходило.
По нему бежит мышь, поднимается по ноге, движется по груди, по шее — и, когда она приближается к губам, Дейв кусает её и вытягивает языком кости, отплевывая в мою сторону ошмётки мяса и внутренностей.
Кости же он глотает и резко выгибается, когда они проходят сквозь его тело в каркас крыльев, пробегают по нему и наконец доходят до искрошенных моими ногами, заменяя их. Дейв усмехается и выдыхает пахнущий кровью туман мне в лицо — верней, мог бы выдохнуть его мне в лицо, если бы встал, а не просто повернул голову.
Я прохожу через него, намеренно наступая так, чтобы искрошить как можно больше костей крыла. Ведь он мог бы вырваться — но, если ему так нравится быть тут инертной массой и поить тебя токсичным туманом, позволять тебе вставлять в его крылья новый мусор, то почему же я должна думать о том, как бы не повредить его?
Туман переходит в едкий дым. Я тру слезящиеся глаза и иду просто по звуку твоих шагов.
Почему-то ты идешь медленно, словно опасаясь того, что прячется внутри, словно в твоём разуме могут быть чудовища страшнее тех, кто остался сзади.
Чем дальше я иду, тем дым гуще, тем сильнее он лезет в лицо, тем темнее становится, почти чернеет. К звуку твоих шагов примешивается надсадный кашель и громкий, слегка безумный смех.
— Хаахахаха, — смеются за моей спиной и дым резко опадает, унесенный прочь порывом ветра. Я вижу твой силуэт, идущий к стоящей посреди поля двери и хочу было пойти за тобой, но вместо этого меня силой разворачивают за плечо.
Джон ухмыляется, его лицо искажается каким-то невозможным способом — словно следом за мышцами движутся и изгибаются сами кости. Он, должно быть, считает это вежливой улыбкой.
— Нужен автограф, хмм?
Вместо ответа я осматриваюсь по сторонам.
Здесь тоже кучи всего, но это не сваленный в груды хлам, это какие-то странные предметы, сложенные по только Джону ведомым принципам.
— Что это? — спрашиваю его я, прикасаясь кончиком когтя к чему-то, напоминающему внутренности музыкальной шкатулки. Оно выглядит чистым — хоть и странным.
— Мои величайшие изобретения!
Он хлопает в ладоши и глупо — почти как настоящий, только немного страшнее — улыбается, а затем указывает пальцем на стоящий возле моей ноги еле тлеющий макет какой-то из человеческих достопримечательностей.
— Я тренируюсь, — говорит он мне заговорщицки и снова хохочет. - Мир должен знать обо мне, мир должен говорить обо мне, о моих действиях!
— Это тоже достопримечательность?
Уголки его рта почти доходят до висков, очки трескаются на искривленном лице.
— Это моё величайшее деяние!
Но всё же с ним гораздо проще, чем с другими. Достаточно делать вид, что я слушаю его, вовремя кивать, а самой спокойно, спиной идти к выходу. Я знаю точно: ты поступаешь так же, только вот не вид делаешь, а слушаешь, и слушаешь внимательно, с интересом, как бы бесполезно это ни было. Просто потому, что всё это — отголоски твоих собственных мечтаний.
Я упираюсь спиной в нагретое полотно двери. Разворачиваюсь, открываю её и, уже войдя и обернувшись к всё ещё восхищенно рассказывающему что-то Джону, всё же говорю:
— Думаю, всё это не привлечет и малейшего внимания.
И закрываю дверь.
Она сотрясается от ударов; и это, в общем-то, всё, что он может сделать. Во всяком случае, пока я тут.
Вокруг меня — зеркальные стены и коридоры и впервые с начала своего «путешествия» я смотрю на собственное отражение. Вид — так себе, если честно. Рубашки нет, волосы сбились в паклю, на лбу — длинная запекшаяся царапина, лицо все в пятнах сажи и синих засохших потеках крови. Достойный представитель для твоего пантеона кошмаров, а, Каркат?
Впрочем, я не хочу здесь оставаться, пусть даже и в таком виде.
Выбраться из зеркального лабиринта — задача не из легких. Вокруг — сотни меня, десятки коридоров, миллионы отражений. Они дробятся и уходят в бесконечность. Я прикасаюсь к стеклу левой рукой и начинаю идти, не отпуская её ни на шаг. Отражения повторяют за мной, уходя куда-то в глубины своих виртуальных лабиринтов.
После очередного поворота зеркальный коридор выносит меня к залу. Стены — всё те же зеркала, но не обычные, а кривые, увеличивающие стоящий в самом центре трон из острого камня и сверкающих лезвий. А вот остальное — меня, и тебя, сжавшегося на режущем сидении, они уменьшают, превращают в точки.
Ты смотришь на меня. По твоей ноге и ступеням течет пока еще одинокая капля крови. В отражении она переходит в бурный поток. Я переступаю с ноги на ногу.
- И что дальше?
Ты пожимаешь плечами и закрываешь руками лицо. А затем тихо шипишь что-то неразборчивое сквозь зубы и зеркальный зал осыпается мелкими крошками. Летят в пустоту обломки трона. Падают неровные обрывки тебя. На куски разбиваюсь я.
Я считаю эти куски, отнимая по восемь от тысячи, от зеркал, от себя, от твоего разума, от бесконечности, от пустоты, от собственной жизни.
Я лечу вниз.
Я зажмуриваю глаза до боли, до белой обжигающей тьмы под веками, а затем резко распахиваю их.
Это — всё тот же коридор, тоскливая серая стена, неровный, мигающий свет испорченной лампы.
— Ну нихрена себе, — говоришь ты, и твой голос эхом отбивается внутри моей головы. — Секунду назад ты подошла, и у тебя на лице уж точно не было этого пореза.
Я делаю шаг назад и тру лицо рукавом.
Пожалуй, я не буду уничтожать тебя.
Ты справляешься с этим сам.
Название: Чревоугодие
Автор: уйная пайрика
Размер: драббл, 627 слов
Пейринг/Персонажи: Каркат/Терези
Категория: гет
Жанр: ангст с элементами хоррора
Рейтинг: R
Краткое содержание: мне подойдёт
читать дальшеНикто не знает, какие дерьмовые картины прорываются в мою голову, когда я закрываю глаза. Из каких мрачных, больных идей состоит моё сознание и каким зловонным дымом всё окутано у меня внутри – я в буквальном смысле полон дерьма, оно живёт во мне от рождения, наполняет весь мой разум и тело, течёт по моим венам, заключено в коде моего ДНК и составляет основу моей личности.
Я отлично знаю, что состою из всякой гадости, поэтому ничего из приходящего мне на ум для меня не удивительно. Когда я засыпаю на бетонном полу, в куче хлама или без неё, я вижу тех, кому не повезло – я их люблю. Наедине с собой я могу себе в этом признаться: люблю, называю мудаками и люблю, поливаю дерьмом в глаза и за глаза – и очень, очень люблю, за это же ненавижу их. Потому что кто я по сравнению с ними? Я даже не имею права на эти чувства.
Вот почему я так противен себе.
Чаще всех мне снится Терези – моя, моя Терези, умная и обаятельная Терези, которой я ни в чём не смог помочь и которая справедливо вытерла об меня ноги и выбросила меня, а я был бы и не прочь ещё раз быть выброшенным, обиженным и раздавленным, но зато ею. Я всё ещё люблю её – так же, как всё ещё люблю всех, кто больше не делает вид, что любил меня.
В реальности я не смею подходить к ней, а во сне она целиком пожирает меня, оставляя только жалкий и голый костяной каркас, красный от остатков моей грязной крови, которая уже вся на её лице. Моя кровь вся на её лице, её лицо всё ярко-красное, в грязи, во мне, в ошмётках моего отвратительного тела – и всё это стекает по её подбородку, через вырез футболки ей на грудь.
У Терези зубастый, как у акулы, рот, а её язык огромный, как хайбладская выпуклость. Он проходится по моей грудной клетке изнутри, оплетается вокруг моих рёбер, вокруг моих костей, жаждуще и беспомощно разбросанных перед ней, и земля под моими останками впитывает её слюну, мою кровь и все жидкости, наполнявшие мои потроха, которые она тоже проглотила. Камнями моя Терези раскалывает мне кости, чтобы добраться до костного мозга – и шумно высосать его.
Я всегда иду на это добровольно по сюжету сна. Я вижу вдали её жуткую, тёмную, вечно голодную фигуру и радостно иду к ней – целоваться. Когда я подхожу, она очень нежно и любовно откусывает мне нос, отчего я слышу хруст даже внутри черепа, и она тоже очень громко хрустит, пока жуёт. По моему лицу течёт много крови. Я весь в ней, но для Терези я пустившая в её руках сок спелая вишня, и мои руки в крови, моя одежда, моё развороченное одним движением лицо – всё только делает меня в её глазах привлекательней. Желаннее. Аппетитнее.
Она говорит, я красивый. Она говорит, я конфетно-красный. Она говорит, я хороший и нравлюсь ей. Я таю. А она снимает кожу с моих щёк и ест её. Потом я протягиваю ей свои кровавые руки – она хрустит моими пальцами, выплёвывая косточки, как котёнок, и я так люблю её.
Я весь горю от этого и от боли, утопая в потоках собственной крови, сладкой уже даже на мой вкус. Я сочное мясо, я спелая ягода, я её завтрак, ужин и обед. Когда ей будет нужно, я буду рядом. Когда мне будет нужно, она будет пожирать моё лицо. А я буду хотеть, чтобы она поскорей запустила в меня руку и вспорола мой живот. Я хотя бы буду чувствовать, что она любит меня.
Это будет сочно, это будет сладким мокрым сном, а не кошмаром, и я проснусь с выпуклостью, трущейся изнутри о мою ширинку. Под конец перед моими глазами даже промелькнёт счастливый конец, где она заботливыми руками нежно соберёт меня заново. Чего не хватает – выплюнет, что уже переварилось – слепит из грязи. Мне подойдёт.
После таких снов обычно хочется самому больно укусить себя.
Название: SCP-104 – Музыкальные часы
Бета:Koizumi-san
Канон: Pandora Hearts
Размер: мини, 1914 слов
Пейринг/Персонажи: Гилберт, Оз
Категория: джен
Жанр: SCP!AU, драма с элементами хоррора
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: класс объекта — Евклид.
Примечание/Предупреждения:
*за основу характера Гилберта брался тот период его жизни, когда Оз впервые оказался в Бездне.
* подражание статьям Фонда
* закадровая смерть персонажа
читать дальшеОбъект №: SCP-104
Класс объекта: Евклид
Особые условия содержания: SCP-104 следует хранить в Секции содержания 15 в ███ █ █████ ████████████████████ ██ ████. Для хранения SCP-104 используется металлический футляр для карманных часов, изнутри обитый плотной зеленой тканью. Футляр должен закрываться на кодовый замок, для обеспечения безопасности код замка следует изменять раз в неделю.
При работе с объектом следует использовать специальные щипцы для его открытия и удержания. Обязательным требованием является применение затычек для ушей либо плотно прилегающих наушников, не пропускающих никаких звуков извне.
Описание: SCP-104 — карманные часы на цепочке, выполненные из позолоченной латуни. Внешне они ничем не отличаются от обычных карманных часов, изготовленных приблизительно в конце XVII века. На их крышке расположено выпуклое чеканное изображение стилизованной французской гербовой лилии, также известной как Fleur-de-lis. Для открытия часов следует нажать на расположенную сверху кнопку.
Циферблат часов белый, с нанесенными латинскими цифрами. В центральном кругу циферблата вырезан небольшой полукруг, сквозь который виден музыкальный механизм, аналогичный тем, которые используются в музыкальных шкатулках. При открытии часов этот механизм проигрывает мелодию, известную как SCP-104-1, либо же, как предпочитает ее называть сам объект, «Лейси».
При прослушивании SCP-104-1 человек впадает в состояние, близкое к ступору. В течение ███ минут испытуемый не реагирует на внешние раздражители. После выхода из данного состояния некоторые испытуемые описывали свои видения. Как правило, в них в разной форме присутствует мотив комнаты с большим количеством игрушек и зовущая испытуемого на чаепитие девушка. В случае отказа девушка набрасывается на испытуемого и пытается его задушить. В результате первичного визуального осмотра у отказавшихся на шее наблюдаются синяки, форма которых напоминает отпечаток узкой ладони. Существует теория, согласно которой та часть испытуемых, которая не в состоянии описать свои видения, согласилась на предложение девушки.
Следует отметить, что в записи SCP-104-1 не оказывает подобного влияния.
Даже после однократного прослушивания SCP-104-1 испытуемые начинают считать SCP-104 своей собственностью. Они начинают носить объект с собой постоянно, остро реагируют на любую мелодию, напоминающую им об SCP-104-1. На попытки отнять SCP-104 проявляют агрессию.
Через ███ дней SCP-104 окончательно завладевает сознанием испытуемого, которого с этого момента называют объектом SCP-104-2 и начинает влиять на окружающий мир. Данное влияние исследователи фонда разделяют на первичное и вторичное. К первичному влиянию относятся появления вокруг SCP-104-2 небольших, длиной 15-25 см трещин в пространстве. Все объекты, помещенные в данные трещины, бесследно исчезают, будь то неживые предметы либо же мелкие животные и растения. Со временем размеры данных трещин растут, они могут появляться при чрезмерном эмоциональном напряжении SCP-104-2. В дальнейшем трещины могут перейти в стадию вторичного влияния, при котором SCP-104-2 без заметного усилия и напряжения может уничтожать большие объекты, площадью до ███ кв. км, как это было в ██████.
Некоторые испытуемые (как правило, это те же испытуемые, которые в свое время отказались от предложенного чаепития) проявляют устойчивость к влиянию SCP-104-1. Однако даже в этих случаях SCP-104 проявляет свои свойства, при этом доводя испытуемых до состояния крайней эмоциональной нестабильности, склонности к меланхолии, депрессии и суициду. Первичное и вторичное влияния в данных ситуациях неконтролируемы и могут быть опасны и для носителя SCP-104.
После использования вторичного влияния SCP-104 переходит в неактивную форму, испытуемый прекращает свое существование в качестве SCP-104-2 и пропадает на промежуток от ███ до ███ лет. После возвращения испытуемый не может рассказать, где он находился, и из его памяти стирается все произошедшее после того, как он в первый раз открыл SCP-104.
Информация о первом обнаружении SCP-104 находится в приложении.
Приложение: расшифровка диктофонных записей агента Найтрея.
«Запись 104-1.
Позвонил доктор Брейк. Сообщил мне, что об отпуске можно только мечтать и что работа, как известно, превыше всего. Безопасность страны и все такое. Премию не пообещал. Повышения зарплаты не пообещал. Пообещал заплатить леденцами — уже думаю, что в следующий раз потребую оплатить мне услугами стоматолога.
Как обычно, начал вести эти записи, чтобы потом не запутаться при написании отчета.
Вообще дело не выглядит чем-то сложным. Во всяком случае, трещины в пространстве, о которых мне вкратце говорил доктор Брейк, будет сложно не увидеть. Найти, по возможности — нейтрализовать, если же это невозможно — вызвать подмогу. Впрочем, для начала следует оценить ситуацию.
Я сейчас в горах, в ██████. Людей здесь мало — не сезон, да и в целом выглядит это место как несколько деревянных домиков, пять или шесть, каждый рассчитан на двух-трех человек. Я снимаю домик на пару с одним парнем, так дешевле. Его зовут Оз, приехал он отметить свое совершеннолетие, и в целом вполне приличный сосед, хоть временами и излишне общительный, а временами склонный впадать в черную меланхолию. Еще в одном доме живет молодая семейная пара — видел их исключительно мельком, они предпочитают либо сидеть у себя, либо целыми днями бродить по окрестностям.
Раз в три дня сюда приезжает торговец, у которого мы покупаем молоко и простую еду. Обычно в нашем домике готовлю я — Оз предпочитает сидеть с книгой и, как он выражается, создавать атмосферу.
Пожалуй, для выполнения задания доктора Брейка мне придется прогуливаться по окрестностям гораздо больше, и не оставлять больше оружие дома. Осталось придумать, как объяснить такую резкую перемену привычек, не раскрывая сути задания и вообще не упоминая о нем.
Конец записи 104-1».
«Запись 104-2.
Ничего подозрительного не обнаружено. Продолжаю поиски.
Конец записи 104-2».
«Запись 104-3.
Решил пронаблюдать за парочкой. Весь день провел, сидя в соседнем доме — благо, тут никто не озаботился приличными замками (спасибо Фонду, бесценные уголовные навыки в качестве программы подготовки — сразу видно работу доктора Брейка и мистера Б.) Они не выходили — дождь. Не могу их судить.
Оз весь вечер с меня смеялся.
Конец записи 104-3».
«Запись 104-4.
Дождь прекратился еще около полуночи, так что к утру лужи частично высохли. Я уж было настроился на еще одно сидение в пыльном доме, но заметил, как парочка выходила из своего дома и бросился за ними. Быстро собрался (сапоги, оружие... куртку забыл) и побежал следом.
Бродил целый день — так, чтобы они меня не видели, а я мог за ними следить Думал было, что ничего интересного так и не найду, хотел прикурить — уронил пачку сигарет. Наклонился, чтобы поднять, но сигарет так и не нашел. Обшарил всю траву вокруг под пнем, сигарет не нашел — вообще ничего не нашел, даже камушков, веточек и какая там еще дребедень может валяться в лесу. Отогнул траву и посветил телефоном.
В земле трещина. Края ровные, гладкие, словно ножом вырезанная. Дна не видно. Выстрелил внутрь — пуля ни обо что не ударилась. При мне там пытался проползти дождевой червь, да так и рухнул.
Хотел сунуть руку внутрь, но трещина была слишком узкой. Пытался расширить, но получались только ямки, окружающие ее.
Кажется, это — проявление того самого влияния объекта, которое мне описывал доктор Брейк.
Осталось понять, нужно ли вызывать подкрепление.
Оза я нашел спящим на диване. Он неплохой парень и, в общем-то, мы сдружились — насколько я, будучи в Фонде, могу себе позволить это.
Конец записи 104-4».
«Запись 104-5.
Вернулся к найденной вчера трещине, чтобы замерить ее. За ночь трещина порядком разрослась — во всяком случае, выкопанных мной ямок на ее вершинах не видно, то есть в длину она увеличилась где-то сантиметров на десять, в ширину... Даже не знаю, около трех, пожалуй. В остальном такая же — темная, бездонная. Я воспринимаю ее черной, но по факту, она не имеет ни привычного нам цвета, ни чего-либо еще.
Попытался ее заполнить, натаскал кучу веток, камней, земли, да всего, что только попалось мне под руку. Ничего не изменилось.
Обползал половину округи, отыскивая другие трещины. Нашел еще две: одну узкую и очень длинную, примерно в полсантиметра шириной и длиной почти в полметра, а одну — крошечную, сантиметра три. Она быстро затягивалась. На всякий случай снял на видео (видео находится в приложении 2 — прим. дешифровщика).
Дальше изучать не смог — встретил Оза. Он сидел под сосной. Выглядел он не очень хорошо — бледный, почти белый, на висках испарина, ногти грязные, словно царапал ими землю. Но это я потом заметил, когда мы вернулись. До того был слишком занят, выдумывая себе достаточную легенду о том, почему я ползаю по лесу на коленях. Кажется, в сбор голубики Оз не поверил.
Вечером позвонил Рейму, надиктовал ему найденные данные. Он сам передаст доктору Брейку.
Хочу завтра пойти к местному водопаду. В конце концов, эти трещины не выглядят чем-то, требующим немедленной нейтрализации, а у меня, да будет вам известно, отпуск.
Конец записи 104-5».
«Запись 104-6.
████████████████████!!!!!
Так, спокойно. Это всё-таки материалы для отчета.
(на этом месте запись резко обрывается — прим. дешифровщика)»
«(продолжение записи 104-6 — прим. дешифровщика)
У меня окончательно закончились сигареты и кофе.
Ладно, теперь по порядку.
К водопаду Оз увязался за мной. Добирались туда долго — он то и дело тормозил, словно ему что-то мешало идти.
Дошли мы где-то часа за два. Стояли себе, смотрели, когда я понял — вода вниз не падает. Она словно долетала до какой-то границы и просто исчезала. В трещину она попадала, ага. Это я уже позже понял, когда я взобрался чуть выше, чтобы посмотреть на эту воду сверху.
Посмотрел, замечательно посмотрел! Мало того, что трещина эта прямо в воздухе висит, так еще и лезет — прямо из-под ног Оза, много их от него ползет. Оз же словно и не видит ничего. Под нос себе говорит, еще и с таким лицом, словно спорит с кем-то, ожесточенно так.
Да не стал я ничего предпринимать! Сфотографировал трещины сверху (фото находятся в приложении 3 — прим. Дешифровщика), спустился, отвел Оза в дом. Ага, оно ведь как — не дай объекту тебя заподозрить.
Пока он собирался спать лечь (а я ждал этого, чтобы сделать запись), начал было убирать. У Оза есть безделушка — часы на цепочке, он их с собой таскает всюду. Я их взял было, чтобы положить на полку, а Оз в меня вцепился — крепко так, запястье сжал до боли. Не отпускал, пока не забрал у меня часы.
У него, кстати, на шее синяк странный — словно душил его кто-то.
Конец записи 104-6»
«Запись 104-7.
Доктор Брейк вчера ночью позвонил. Говорит, что ему кажется, что сам Оз — не объект. Объект — те самые часы.
Но привезти требует все равно и Оза, и часы.
Конец записи 104-7».
«Запись 104-8.
Диктую в туалете на заправке.
Сказал Озу, что отвезу его в город — взаимопомощь, все дела. Он это принял с благодарностью. Улыбнулся. Пока едем, сидит на переднем сиденье, сбросив обувь и поджав под себя ноги, щелкает крышкой часов и улыбается. Они что-то играют, но я не слышу — Брейк советовал делать радио погромче, чтобы не услышать эту мелодию. Делаю вид, что мне в эти моменты очень интересна передача. Или музыка. Или реклама. Оз делает вид, что верит.
Смотреть на него не хочется — стыдно. За себя стыдно — что не сберегу. За Фонд — за то, что они с ним сделают. Если Брейк прав и объект на самом деле часы, то можно заранее считать Оза покойником — они же доведут объект до конца, просто чтобы узнать, чем все кончилось.
Но он опасен.
Но он мой друг.
Мне надо решить.
До того, как мы доедем до развилки между городом и ближайшим отделением Фонда.
Конец записи 104-8».
«Запись 104-9.
Первая запись, сделанная за моим рабочим столом.
Я отвез Оза в Фонд. Он даже не сопротивлялся — только посмотрел на меня с печальной ухмылкой. Только на секунду рванулся, словно желая меня ударить рукой, в которой сжимал часы, но остановился на середине движения и сел.
Мне не пришлось ему ничего объяснять — он и сам все понял, стоило мне показать пропуск при въезде на территорию.
Постоянно прокручиваю в голове, как он обернулся и подмигнул мне, когда его уводили вниз, в хранилища.
На обратной стороне содранного со стены напоминания о безопасности написал заявление об увольнении. Отнес мистеру Б. Он посмотрел на меня, как на идиота, а затем бросил бумагу в мусор.
— Из фонда, мистер Гилберт, — он всегда обращается по имени, когда мы в чем-то виноваты. — не увольняются. Из фонда только уходят. Один раз и навсегда.
Знаю я эти их правила.
(на фоне слышится звук перезаряжающегося револьвера — прим. дешифровщика)
Из Фонда не уходят, из Фонда только умирают.
Не хочу больше там работать. Там Оз — еще недолго будет Оз, которого я побоялся спасти.
Винс, когда зайдешь, можешь отнести записи в архивы, отчета по этому объекту все равно не будет, так хоть их используют.
Конец записи 104-9».
"Малигнизация"... Страшная вещь, внутренняя вещь, выражение моих страхов и всякого такого. Я ее ни разу после написания не открывала - страшно. Но, говорят, она хорошая. "Чревоугодие"- текст от А., которая впечатлилась "Малигнизация" и решила немножко ее расширить.
Название: Истина
Размер: драббл, 656 слов
Пейринг/Персонажи: Роуз/Каркат
Категория: гет
Жанр: PWP с нотками сюра
Рейтинг: R
Краткое содержание: Роуз приходит ночью
Примечание/Предупреждения: кинки: эротические сны, фемдом, использование свечей в бездуховных целях.
Является своеобразным продолжением драббла "Лжец"
Возможен ООС
читать дальшеУ Карката - тяжёлые, мутные сны, давящие на него со всех сторон. В них нет ничего красивого, только удушающий эротизм и липкие образы, словно вылепленные из самого дна его мыслей. Водоворот удушающих видений. Тонкие белые пальцы. Тёмные ленты вместо обычной одежды.
Роуз приходит ночью.
Она вырастает из тьмы, встаёт, словно утопленница, из гладкого озера, под поверхностью которого обрывками скользят события прошедшего дня. Это ожидаемо, но Каркат всегда пугается, когда светлые краски резко уходят в воду серебристыми рыбками, а из глубины уже поднимается Роуз.
Каркат сглатывает. Он уходит от озера дальше, в глубь бездонного мрака, но вместо этого подходит к воду; он спрыгивает, чтобы утопиться, и падает к Роуз под ноги; он будет убегать - и окажется рядом с ней.
В его снах - ветер и тьма, озеро вспыхивает миллиардами свечей и тьма сгорает в их холодном белом пламени. В его снах - тёмные стены библиотек, шкафы, книги и запах пыли. Роуз проходит вдоль них и мучительно медленно выбирает. Свечи гаснут, свечи тают, свечи превращаются в библиотеку, а Роуз светится - белоснежный силуэт, перечеркнутый сбруей из чёрно-фиолетовых лент, силуэт со старательно нарисованными на нём тёмными губами и изящными, словно вычерченными циркулем, кружками сосков.
Наконец она снимает с полки книгу и неспешно проходит. За ней остаются следы, словно она шла в туфлях на высоком каблуке, да только вот беда-то - Роуз боса, только на щиколотках, над круглыми пятками, ленты завязаны пышными бантами.
Прежде чем сесть в кресло, она берет в руки лежащую на нём связку свечей. Каркат стоит перед ней, переминаясь с ноги на ногу.
- Мне нужен свет, Каркат, - говорит она, откладывая книгу в сторону.
Это всё, что она говорит, всё, что ей нужно сказать. Каркат жмурится до режущей боли в висках, раздеваясь. Одежда падает на пол и тут же исчезает, становясь тьмой.
Роуз смотрит на него, словно на предмет мебели, а затем слегка покачивает свечой. Каркат опускается на колени, становясь к ней боком, и утыкается в сложенные руки горящим лицом. Свободной рукой Роуз деловито ощупывает его между ног. В её движениях нет ничего приятного, они даже не эротичны, не соблазнительны, она просто проверяет и примеряется, прежде чем установить свечи на положенное им место. Вместо подсвечника у неё - тело Карката, дрожащее, стоящее перед ней на коленях.
Она вытягивает ноги под его грудью и животом и начинает читать. Время течет издевательски медленно, словно ему приходится протискиваться через муравьиные ходы. Каркат слышит, как Роуз листает страницы, Каркат слышит, как она гладит пальцами переплет, Каркат слышит, как её глаза скользят по чёрным строкам букв. Свечи тают и плачут. Восковые слёзы первой тонкой струйкой текут в ложбинке между ягодиц и Каркат чувствует это и лишь слегка вздрагивает. Свечи дрожат и Роуз, до того лишь иногда задевавшая пальцами ноги его полностью развернувшееся щупальце, с силой прижимает его к бедру. Каркат закусывает губу и чувствует, как на руки, в которые он вжимается лицом, стекает алая на ощупь струйка крови, но больше никак не шевелится.
Вторая свеча, смеется над первой и через этот смех роняет горячие капли на чувствительную поверхность щупальца. Каркат скулит и плачет, но Роуз только слегка бьёт его по щупальцу ногой. Вокруг Карката сплетаются в единый клубок боль, тьма, возбуждение и обида, а Роуз покачивает стопой, словно дирижируя этим оркестром. Каркат готов кончить от унижения и стыда, только Роуз контролирует его оргазм, даже не поднимая глаз от книги. Каркат хочет уползти в угол и умереть, но не может даже пошевелиться, чтобы не помешать Роуз читать.
Наконец она с глухим пыльным звуком захлопывает книгу. Откладывает её на стол, наклоняется к Каркату и тянет его за волосы.
Роуз молча улыбается одними уголками губ, и Каркат падает на грязный пол, кончая среди затхлости и пятен плесени и засохшей смеси крови и чернил.
Роуз встаёт с кресла, выталкивает себя с него усилием крепких светлых ног. Каркат лежит, не поднимая глаз. Он вот-вот проснется.
Роуз уходит и растворяется в лабиринте темных полок.
Днём Роуз нетерпеливо говорит кому-то:
- Включи свет. Мне темно.
Каркат слышит это через стену и вздрагивает, кусая истерзанную ночью губу.
Каркат боится Роуз.
Каркат боится, что о его страхе кто-то узнает.
Название: Малигнизация
Размер: мини, 3277 слов
Пейринг/Персонажи: Каркат, Вриска, упоминаются: Терези, Канайя, Гамзии, Джейд, Дейв, Джон
Категория: джен
Жанр: драма, сюр
Рейтинг: R
Краткое содержание: то, что она видит.
Примечание/Предупреждения: малигнизация — процесс перерождения здоровых клеток в раковые; возможен ООС
читать дальше
AG: I find your mind totally unpalata8le to 8rowse. Looking into your 8rain is like pawing through a smelly dumpster.
AG: Full of 8roken glass and razor 8lades!
AG: And poop. D::::
AG: Full of 8roken glass and razor 8lades!
AG: And poop. D::::
Иногда я думаю, могла бы я убить — тебя? Могла бы я сейчас уничтожить — тебя? Твоё тело и разум, разрушить, разломать, расколотить в пыль и прах?
Но я смотрю в твои глаза, в чёрный провал зрачка, за которым прячется бездна и пустота, и всегда нахожу один ответ — ты справляешься с этим сам. Ты на долю секунды опускаешь ресницы, а затем — поднимаешь, и слабый, дрожащий свет лампы за моей спиной выхватывает на дне твоих глаз горы и груды, силуэты и тени. А затем ты моргаешь ещё раз, засасывая меня под свои веки и не выпуская обратно.
Ты пытаешься скрыться от меня. Хороший, умный поступок — это твои места, ты знаешь свой разум лучше кого бы то ни было еще. Я могла бы заставить тебя пойти ко мне и упасть в мои руки, но мне не хочется даже думать о том, как бы замарать руки о то, что я вижу вокруг себя.
Ты исчезаешь в колеблющемся бесцветном тумане, среди мелких черных птиц с человечьими и тролльими головами, пока я замедляю шаг. Пусть даже единственный выход — идти по твоим следам, но всё же меня тянет рассмотреть всё внимательней.
Воздух вокруг дрожит. Пахнет остро и сладко одновременно, какой-то человеческой пряностью, а внизу, под ногами, сверкают осколки стекла и режут подошвы ботинок острые лезвия бритв.
Но Терези, стоящую вдалеке, всё устраивает. Она идет, медленно переставляя ноги, и лезвия не задевают её. Ей всё нипочем, просто она улыбается — и с каждым её шагом улыбка всё шире, она раскраивает щёки, ползёт под ушами и скрывается где-то сзади. Из широкого, полного зубов, рта выглядывает узкий язык. Терези пробует воздух на вкус, как змея. Ей не хватает только зашипеть — но вместо этого она поворачивает голову в сторону птицы и щелкает доходящей почти до затылка пастью.
После она отплевывает прилипшее к передним зубам перо и вновь пробует на вкус воздух. Она голодна — всегда голодна, все чужаки — её пища.
Иногда ты приходишь к ней в гости. Голод Терези не знает предела, как и твоя жажда смерти — и ты позволяешь ей объедать твоё лицо. А затем, когда ты падаешь, обессиленный, истекающий кровью, Терези лепит тебя заново: кусок грязи и глины, в котором она выгрызает твои черты, а затем языком заглаживает их, придает окончательный вид.
Терези вот-вот ощутит моё присуствие и я ныряю в туман, как раньше ты — поскольку я чужак, меня лепить заново никто не будет.
Стоит сделать несколько шагов, как висящая в воздухе взвесь мазутных капель расходится. Я прохожу сквозь неё и она тут же смыкается за моей спиной.
Здесь, напротив, светло и в глаза бьёт безудержное солнце. Я подслеповато щурюсь, разглядывая сквозь опущенные ресницы раскинувшуюся впереди поляну. Толстые стебли травы хлещут меня по ногам и я делаю несколько шагов к стоящему впереди дереву. Оно странное, вырезанное из камня — но, очевидно, живое.
Оно шевелится. Дрожат поднятые ветки, а затем опускаются — не ветви, а руки. Скользят вниз, по телу-стволу, поглаживают бедра и живот.
Канайя отмирает и делает шаг вперед. Теперь её сложно принять за дерево, вся она — движение, жест, ласка. Бесстыдно обнаженная и выставляющая себя напоказ, в неё нет и грамма стыда. Она голодна, но не так, как Терези. Голодно её тело. В каждом прикосновении её рук сквозит этот голод, неудовлетворенная, бездонная похоть.
В воздухе пахнет чем-то сладким, от чего ведет голову и я еле удерживаю себя от того, чтобы шагнуть к опустившейся на колени Канайе.
Твой разум, знаешь ли, откровенная помойка, грязное и странное место — и кто мог бы подумать, что в нём есть место для раскинувшейся на спине Канайи, для травы, жадно оплетающей её тело, для этой... грязи, Каркат.
Трава ластится к моим ногам и, наклонившись, чтобы осмотреть её, я зажимаю рот. Тролльи щупальца и людские члены, сплетающиеся, жаждущие, почти хищные — вот что растет на этой поляне, вот какую растительность питает твой разум.. От этого противно, тошно, тошно, гадко, какая всё же дрянь. Я отхожу — почти отпрыгиваю — от них.
А ей нравится. Канайя лежит, раздвинув согнутые в коленях ноги, позволяя этой траве ощупывать её, проникать, тыкаться повсюду, где только находит место — а она только жарко, громко дышит, руками помогая им, направляя и поглаживая. И всё же ей мало этого, этого бессчисленного множества, ей всегда мало, её тело ненасытно.
Я ведь знаю — ты иногда приходишь сюда. Ложишься рядом с ней, макушка к макушке, и позволяешь траве играть с тобой так, как ей вздумается. И только после того, как и трава вытолкнет тебя, ещё более запутавшегося, ты будешь идти дальше.
И я последую за тобой — ведь выход в самом конце.
След в след — путь с поляны идет по склону холма, к очередной туманной взвеси в воздухе. Ты проскакиваешь через неё с разбегу, но я не успеваю за тобой и к тому моменту, как я добираюсь, туман уже сплетается в плотную кирпичную стену. Сзади слышны шаги — Канайя идет за мной. Она движется медленно, всё время отвлекаясь на собственную похоть, но если я останусь здесь, у стены...
Чёрт, чёрт, чёрт!
Стучу по кирпичам со всей силы. И — это срабатывает. Стена медленно, неохотно растворяется и я ныряю внутрь, не дожидаясь, пока Канайя догонит меня. Все твои мысли сильны лишь в своём уголке, дальше него они не заходят.
Это место странное. Едва войдя внутрь, я ощущаю тошнотные порывы из-за царящего тут затхлого смрада, идеальной вытяжки из всей вони мира. Откуда-то сверху льётся режущий свет, а вокруг лежат горы разных вещей — целых и сломанных, совсем новых и порядком истрепанных, полезных и просто бессмысленного хлама. Из распоротых игрушек лезет набивка и золотые монеты. В шкатулке в виде корабля из флота рисконантов лежит загнивший кусок мяса. Куча съестного на серебряной посуде укутана плесенью, точно пухом.
Я слышу шаги и негромкое бормотание. По проходу между грудами вещиц движется тень — и по походке, по силуэту я понимаю, кого я найду в твоем разуме сейчас.
Я смотрю на себя, вышедшую из-за набитого обрывками шкур и чьих-то рогов шкафа, слушаю, как я-она бесконечно перечисляю то, что лежит вокруг.
Черепица, посуда, шары-восьмерки, дневники, кости, вазы, паруса, мачты, хрустальные шары, компьютеры, шпаги, рапиры, провода наушников, лаванда, индиго, — весь этот бесконечный список перемежается таким же бесконечным «моё».
У меня-её расширяются ноздри, а затем я-она поворачивается ко мне, подбегает, наклоняется, втягивает запах и хватает меня за руку.
— Моё, моё! — восхищенно твердит я-она, пытаясь впихнуть меня в какой-то шкаф. Я отбиваюсь, пытаюсь схватиться за гарду лежащей рядом рапиры, но она выскальзывает, покрытая чем-то склизким. Я-она из твоего разума сильнее меня реальной (как лестно) и я-она вталкивает меня внутрь, ударяя спиной о какие-то полки. Сверху падает флакон с чем-то густым и алым, который я-она ловит уже у самого пола.
Так вот чем ты мне-ей платишь, чем подкармливаешь эти груды мусора.
Я пользуюсь тем, что я-она отвлеклась, и стягиваю с себя рубашку.
— На!
Я-она хватается за протянутую ей рубашку, ощупывает ткань, нюхает, лижет, трёт между пальцами и шипит.
— Моё!
И уходит — очевидно, унести её в одну из бесчисленных куч.
Где-то неподалеку, очевидно, выход: здесь воздух несколько свежее, чем среди куч хлама; и я, пользуясь моим-её отсутствием, выбираюсь из шкафа и бреду туда, где, как мне кажется, легче дышать.
Свежий воздух ударяет в лицо волной. Я-она уже далеко позади, бродит среди своих сокровищ. Я стараюсь не думать обо мне-ей, да и сейчас не до этого.
Вокруг меня — скалы, высокие настолько, что за ними не видно неба. Сверху доносится тонкий свист, а я стою, упираясь носками кед в низкий бордюр, окружающий яму. На противоположной её стороне, на узком карнизе, виден коридор выхода в твой очередной кошмар.
Даже по самым лучшим прикидкам, мне не удастся допрыгнуть туда с первой попытки.
Свист становится громче и громче. Я запрокидываю голову.
С неразличимой с земли вершины одной из скал вниз несётся огромное полулунное лезвие. Оно раскачивается, задевая краями камень и высекая из него искры. Скалы раскаляются и медленно окрашиваются в багрянец. Становится жарко.
Всё ясно. И даже единственный путь — вниз, - явно ведёт к смерти. Тупик. Лезвие точно раскрошит меня, а если этого не сделает оно — это сделает падение. Замечательные варианты, прекрасные, расчудесные! Какие хорошие у тебя мысли, а, Каркат?
Каково это — умирать в чужом разуме? Как это выглядит в реальности?
Металлический блеск лезвия притягивает моё внимание. Со своей обратной стороны оно прикреплено к древку и, присмотревшись, я различаю на нём фигуру.
С каждой секундой лезвие становится всё ближе и фигура приобретает известные мне очертания.
Гамзии стоит, прикованный к древку толстыми цепями. Его руки подняты так, что лопатки сведены и словно — нет, не словно! - приросли к древку. Он стоит на носках, потому что с его стороны край лезвия усыпан острыми зазубринами. Он мечется, пытаясь освободиться, но каждое движение его только ускоряет маятник.
А затем и он замечает меня.
Лицо Гамзии искажает хищная усмешка и его движения обретают смысл. Он намеренно дергается так, чтобы лезвие направлялось ко мне. Он намерен убить меня.
Ну уж нет!
Скалы раскалены настолько, я стараюсь не смотреть ни на них, ни на багровые отблески в металле лезвия. Вместо этого я отхожу назад, упираясь спиной в закрывшийся выход от меня-её. Если я разбегусь, то, возможно, сумею допрыгнуть до карниза с выходом.
И у меня получается!
Почти получается, ладно. Лезвие лишь чуть задело меня — не смертельно, просто царапина, хах, - а вот до карниза я хоть и долетела, но уцепиться за него смогла только кончиками пальцев.
Впервые с начала этого путешествия я оборачиваюсь назад.
Ты стоишь на краю, там, где до того стояла я. Лезвие еле раскачивается в сантиметре от твоего запрокинутого лица, а затем разгоняется и ты — верней, части тебя, - летят вниз, мимо меня, карниза, прохода — просто на дно ямы. Последней пролетает твоя умиротворенно улыбающаяся голова.
Что ж, я всё это время следовала за тобой.
Я разжимаю пальцы и падаю.
Внизу гораздо тише. И, наконец, тепло и светло — не жарко, не режет глаза, как в остальных закоулках твоего разума. Просто спокойно.
Я поворачиваю голову. Возле тебя, почти собранного, стоит Джейд и, тихо что-то напевая, делает штопающие движения рукой, прикрепляя твою руку к телу. Следом за рукой идет голова, и вот ты уже улыбаешься ей, немного виновато и нагло одновременно, быстро извиняешься и уходишь в сторону виднеющегося вдали водопада.
Джейд смеется и протягивает мне руку.
— Надо выпить чаю, — радостно говорит она и повторяет несколько раз на разные голоса, — чаю, надо выпить чаю, время пить чай!
Я встаю, опираясь на её ладонь и иду за ней.
Чаепитие... странное, как и всё вокруг. Да, всё обычно на первый взгляд — чай, сладости с воздушной шапкой крема («Они без сахара», — шепчет Джейд мне на ухо. — «Ты можешь их есть. Вы все можете.»), тесная компания за столом.
Только вот все, кроме меня и самой Джейд основательно, бесповоротно мертвы. Белые черви гложут их тела, на коже раскидываются пятна разложения, вонь гнили перекрывает запахи чая и корицы, но, очевидно, Джейд совсем не видит этого. Она тянет к себе Эридана, совершенно не замечая, что его ноги остались на месте, и берет со стола тонкую фарфоровую чашку.
— Ты хочешь пить, мистер Ампора? — щебечет Джейд и разжимает краем чашки мёртвые губы, насильно вливая в них горячий чай. Из низа располовиненного туловища он течёт ей на юбку, но ей это совершенно безразлично. — Мои гости такие стеснительные, мне приходится угощать их самой, ты же поможешь мне, Вриска?
Я хочу отказать, но её лицо тут же искажается в гримасе такой, что становится ясно: мой отказ будет означать только то, что я пополню её коллекцию стеснительных гостей. Поэтому я киваю и поворачиваюсь к сидящему справа от меня Дирку. Он выглядит приличней многих: во всяком случае, он не кучка пепла, у него нет сквозных ран, через которые угощение может оказаться на моей одежде. У него просто нет головы. Меня это устраивает — и я «угощаю» его под благосклонным взглядом Джейд.
— Каркат часто со мной так сидит, — делится она, глядя, как я вливаю в его гортань (черт его знает, конечно, может, я сейчас наполняю его легкие; ему, конечно, уже безразлично) чай и пальцами проталкиваю туда же крем. — Ему нравится общаться с гостями! Ах, мисс Лейон, вы всё ещё стесняетесь? Берите фрукты!
Джейд заталкивает фрукты в рот огрызкам трупа Непеты, пока я вытираю пальцы о накрахмаленные до хруста салфетки. Безголовый Дирк покачивается и падает на спину.
— Ах, — взмахивает руками Джейд, — Уже так поздно! Мои гости хотят спать!
Я быстро соглашаюсь. Вечер окончен и я могу, наконец, продолжить идти за тобой.
Джейд раскладывает своих гостей на траве - «спать», — и поёт им какие-то колыбельные. Я слышу их всю дорогу до выхода. Это пробирает до дрожи.
Я в последний раз смотрю на то, как она укладывается спать, обнимая одного из мертвых Дейвов, и ныряю в пещеру, спрятанную за водопадом.
Здесь пасмурно и пусто. Под ногами шуршит целлофан и хрустят черепа разных мелких животных. Я пинаю один из них. Просто так — понаблюдать, как же он покатится.
И только после того, как то, что я сперва приняла за ещё один кусок мусора, поворачивается, я понимаю, что я тут не одна.
Дейв лежит, раскинувшись посреди равнины. Его тянут вниз крылья — его собственные крылья, переплетение тонких косточек и пакетов из-под чипсов. Огромные, в десяток раз больше, чем он сам, они лежат, накрывая собой серые кремниевые обломки и грязную землю — и Дейв тоже лежит, не в силах даже приподняться из-за их безумной тяжести. Я опускаю взгляд под ноги — и верно, стою на одном из них. Переступаю с ноги на ногу. Дейв морщится, но молчит, только смотрит ровным и безразличным взглядом.
На его щеках пятна земли, волосы посеревшие от грязи, одежда потертая и местами изодранная и только очки сверкают, как новые, без единого пятнышка и царапины. В прорехах крыльев и дырках на одежде видны сухие стебли растений. Кажется, они выбираются из этой земли сухими, не видевшими никогда ничего живого.
Здесь нет живого, да и Дейв не вполне живой. Формально — да, он дышит, движется и так далее, но на самом деле всё его существование в этом месте нужно лишь для того чтобы поддерживать плотный серый туман, вырывающийся из него с каждым выдохом. И он знает это.
Ему всё равно.
Мелкие кости — мышиные, хомяковые, хорьковые, всех случайно забредающих сюда мелких животных и даже птиц, - складываются в каркас гигантских крыльев, а разный мусор — в их перепонки. Где-то около лопаток он врастает в спину Дейва, выворачивая её, превращая в сплошную незаживающую рану прямо на грязной земле. В ней что-то копошится, но Дейву всё равно.
Ему всегда всё равно, что бы с ним не происходило.
По нему бежит мышь, поднимается по ноге, движется по груди, по шее — и, когда она приближается к губам, Дейв кусает её и вытягивает языком кости, отплевывая в мою сторону ошмётки мяса и внутренностей.
Кости же он глотает и резко выгибается, когда они проходят сквозь его тело в каркас крыльев, пробегают по нему и наконец доходят до искрошенных моими ногами, заменяя их. Дейв усмехается и выдыхает пахнущий кровью туман мне в лицо — верней, мог бы выдохнуть его мне в лицо, если бы встал, а не просто повернул голову.
Я прохожу через него, намеренно наступая так, чтобы искрошить как можно больше костей крыла. Ведь он мог бы вырваться — но, если ему так нравится быть тут инертной массой и поить тебя токсичным туманом, позволять тебе вставлять в его крылья новый мусор, то почему же я должна думать о том, как бы не повредить его?
Туман переходит в едкий дым. Я тру слезящиеся глаза и иду просто по звуку твоих шагов.
Почему-то ты идешь медленно, словно опасаясь того, что прячется внутри, словно в твоём разуме могут быть чудовища страшнее тех, кто остался сзади.
Чем дальше я иду, тем дым гуще, тем сильнее он лезет в лицо, тем темнее становится, почти чернеет. К звуку твоих шагов примешивается надсадный кашель и громкий, слегка безумный смех.
— Хаахахаха, — смеются за моей спиной и дым резко опадает, унесенный прочь порывом ветра. Я вижу твой силуэт, идущий к стоящей посреди поля двери и хочу было пойти за тобой, но вместо этого меня силой разворачивают за плечо.
Джон ухмыляется, его лицо искажается каким-то невозможным способом — словно следом за мышцами движутся и изгибаются сами кости. Он, должно быть, считает это вежливой улыбкой.
— Нужен автограф, хмм?
Вместо ответа я осматриваюсь по сторонам.
Здесь тоже кучи всего, но это не сваленный в груды хлам, это какие-то странные предметы, сложенные по только Джону ведомым принципам.
— Что это? — спрашиваю его я, прикасаясь кончиком когтя к чему-то, напоминающему внутренности музыкальной шкатулки. Оно выглядит чистым — хоть и странным.
— Мои величайшие изобретения!
Он хлопает в ладоши и глупо — почти как настоящий, только немного страшнее — улыбается, а затем указывает пальцем на стоящий возле моей ноги еле тлеющий макет какой-то из человеческих достопримечательностей.
— Я тренируюсь, — говорит он мне заговорщицки и снова хохочет. - Мир должен знать обо мне, мир должен говорить обо мне, о моих действиях!
— Это тоже достопримечательность?
Уголки его рта почти доходят до висков, очки трескаются на искривленном лице.
— Это моё величайшее деяние!
Но всё же с ним гораздо проще, чем с другими. Достаточно делать вид, что я слушаю его, вовремя кивать, а самой спокойно, спиной идти к выходу. Я знаю точно: ты поступаешь так же, только вот не вид делаешь, а слушаешь, и слушаешь внимательно, с интересом, как бы бесполезно это ни было. Просто потому, что всё это — отголоски твоих собственных мечтаний.
Я упираюсь спиной в нагретое полотно двери. Разворачиваюсь, открываю её и, уже войдя и обернувшись к всё ещё восхищенно рассказывающему что-то Джону, всё же говорю:
— Думаю, всё это не привлечет и малейшего внимания.
И закрываю дверь.
Она сотрясается от ударов; и это, в общем-то, всё, что он может сделать. Во всяком случае, пока я тут.
Вокруг меня — зеркальные стены и коридоры и впервые с начала своего «путешествия» я смотрю на собственное отражение. Вид — так себе, если честно. Рубашки нет, волосы сбились в паклю, на лбу — длинная запекшаяся царапина, лицо все в пятнах сажи и синих засохших потеках крови. Достойный представитель для твоего пантеона кошмаров, а, Каркат?
Впрочем, я не хочу здесь оставаться, пусть даже и в таком виде.
Выбраться из зеркального лабиринта — задача не из легких. Вокруг — сотни меня, десятки коридоров, миллионы отражений. Они дробятся и уходят в бесконечность. Я прикасаюсь к стеклу левой рукой и начинаю идти, не отпуская её ни на шаг. Отражения повторяют за мной, уходя куда-то в глубины своих виртуальных лабиринтов.
После очередного поворота зеркальный коридор выносит меня к залу. Стены — всё те же зеркала, но не обычные, а кривые, увеличивающие стоящий в самом центре трон из острого камня и сверкающих лезвий. А вот остальное — меня, и тебя, сжавшегося на режущем сидении, они уменьшают, превращают в точки.
Ты смотришь на меня. По твоей ноге и ступеням течет пока еще одинокая капля крови. В отражении она переходит в бурный поток. Я переступаю с ноги на ногу.
- И что дальше?
Ты пожимаешь плечами и закрываешь руками лицо. А затем тихо шипишь что-то неразборчивое сквозь зубы и зеркальный зал осыпается мелкими крошками. Летят в пустоту обломки трона. Падают неровные обрывки тебя. На куски разбиваюсь я.
Я считаю эти куски, отнимая по восемь от тысячи, от зеркал, от себя, от твоего разума, от бесконечности, от пустоты, от собственной жизни.
Я лечу вниз.
Я зажмуриваю глаза до боли, до белой обжигающей тьмы под веками, а затем резко распахиваю их.
Это — всё тот же коридор, тоскливая серая стена, неровный, мигающий свет испорченной лампы.
— Ну нихрена себе, — говоришь ты, и твой голос эхом отбивается внутри моей головы. — Секунду назад ты подошла, и у тебя на лице уж точно не было этого пореза.
Я делаю шаг назад и тру лицо рукавом.
Пожалуй, я не буду уничтожать тебя.
Ты справляешься с этим сам.
Название: Чревоугодие
Автор: уйная пайрика
Размер: драббл, 627 слов
Пейринг/Персонажи: Каркат/Терези
Категория: гет
Жанр: ангст с элементами хоррора
Рейтинг: R
Краткое содержание: мне подойдёт
читать дальшеНикто не знает, какие дерьмовые картины прорываются в мою голову, когда я закрываю глаза. Из каких мрачных, больных идей состоит моё сознание и каким зловонным дымом всё окутано у меня внутри – я в буквальном смысле полон дерьма, оно живёт во мне от рождения, наполняет весь мой разум и тело, течёт по моим венам, заключено в коде моего ДНК и составляет основу моей личности.
Я отлично знаю, что состою из всякой гадости, поэтому ничего из приходящего мне на ум для меня не удивительно. Когда я засыпаю на бетонном полу, в куче хлама или без неё, я вижу тех, кому не повезло – я их люблю. Наедине с собой я могу себе в этом признаться: люблю, называю мудаками и люблю, поливаю дерьмом в глаза и за глаза – и очень, очень люблю, за это же ненавижу их. Потому что кто я по сравнению с ними? Я даже не имею права на эти чувства.
Вот почему я так противен себе.
Чаще всех мне снится Терези – моя, моя Терези, умная и обаятельная Терези, которой я ни в чём не смог помочь и которая справедливо вытерла об меня ноги и выбросила меня, а я был бы и не прочь ещё раз быть выброшенным, обиженным и раздавленным, но зато ею. Я всё ещё люблю её – так же, как всё ещё люблю всех, кто больше не делает вид, что любил меня.
В реальности я не смею подходить к ней, а во сне она целиком пожирает меня, оставляя только жалкий и голый костяной каркас, красный от остатков моей грязной крови, которая уже вся на её лице. Моя кровь вся на её лице, её лицо всё ярко-красное, в грязи, во мне, в ошмётках моего отвратительного тела – и всё это стекает по её подбородку, через вырез футболки ей на грудь.
У Терези зубастый, как у акулы, рот, а её язык огромный, как хайбладская выпуклость. Он проходится по моей грудной клетке изнутри, оплетается вокруг моих рёбер, вокруг моих костей, жаждуще и беспомощно разбросанных перед ней, и земля под моими останками впитывает её слюну, мою кровь и все жидкости, наполнявшие мои потроха, которые она тоже проглотила. Камнями моя Терези раскалывает мне кости, чтобы добраться до костного мозга – и шумно высосать его.
Я всегда иду на это добровольно по сюжету сна. Я вижу вдали её жуткую, тёмную, вечно голодную фигуру и радостно иду к ней – целоваться. Когда я подхожу, она очень нежно и любовно откусывает мне нос, отчего я слышу хруст даже внутри черепа, и она тоже очень громко хрустит, пока жуёт. По моему лицу течёт много крови. Я весь в ней, но для Терези я пустившая в её руках сок спелая вишня, и мои руки в крови, моя одежда, моё развороченное одним движением лицо – всё только делает меня в её глазах привлекательней. Желаннее. Аппетитнее.
Она говорит, я красивый. Она говорит, я конфетно-красный. Она говорит, я хороший и нравлюсь ей. Я таю. А она снимает кожу с моих щёк и ест её. Потом я протягиваю ей свои кровавые руки – она хрустит моими пальцами, выплёвывая косточки, как котёнок, и я так люблю её.
Я весь горю от этого и от боли, утопая в потоках собственной крови, сладкой уже даже на мой вкус. Я сочное мясо, я спелая ягода, я её завтрак, ужин и обед. Когда ей будет нужно, я буду рядом. Когда мне будет нужно, она будет пожирать моё лицо. А я буду хотеть, чтобы она поскорей запустила в меня руку и вспорола мой живот. Я хотя бы буду чувствовать, что она любит меня.
Это будет сочно, это будет сладким мокрым сном, а не кошмаром, и я проснусь с выпуклостью, трущейся изнутри о мою ширинку. Под конец перед моими глазами даже промелькнёт счастливый конец, где она заботливыми руками нежно соберёт меня заново. Чего не хватает – выплюнет, что уже переварилось – слепит из грязи. Мне подойдёт.
После таких снов обычно хочется самому больно укусить себя.
Название: SCP-104 – Музыкальные часы
Бета:Koizumi-san
Канон: Pandora Hearts
Размер: мини, 1914 слов
Пейринг/Персонажи: Гилберт, Оз
Категория: джен
Жанр: SCP!AU, драма с элементами хоррора
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: класс объекта — Евклид.
Примечание/Предупреждения:
*за основу характера Гилберта брался тот период его жизни, когда Оз впервые оказался в Бездне.
* подражание статьям Фонда
* закадровая смерть персонажа
читать дальшеОбъект №: SCP-104
Класс объекта: Евклид
Особые условия содержания: SCP-104 следует хранить в Секции содержания 15 в ███ █ █████ ████████████████████ ██ ████. Для хранения SCP-104 используется металлический футляр для карманных часов, изнутри обитый плотной зеленой тканью. Футляр должен закрываться на кодовый замок, для обеспечения безопасности код замка следует изменять раз в неделю.
При работе с объектом следует использовать специальные щипцы для его открытия и удержания. Обязательным требованием является применение затычек для ушей либо плотно прилегающих наушников, не пропускающих никаких звуков извне.
Описание: SCP-104 — карманные часы на цепочке, выполненные из позолоченной латуни. Внешне они ничем не отличаются от обычных карманных часов, изготовленных приблизительно в конце XVII века. На их крышке расположено выпуклое чеканное изображение стилизованной французской гербовой лилии, также известной как Fleur-de-lis. Для открытия часов следует нажать на расположенную сверху кнопку.
Циферблат часов белый, с нанесенными латинскими цифрами. В центральном кругу циферблата вырезан небольшой полукруг, сквозь который виден музыкальный механизм, аналогичный тем, которые используются в музыкальных шкатулках. При открытии часов этот механизм проигрывает мелодию, известную как SCP-104-1, либо же, как предпочитает ее называть сам объект, «Лейси».
При прослушивании SCP-104-1 человек впадает в состояние, близкое к ступору. В течение ███ минут испытуемый не реагирует на внешние раздражители. После выхода из данного состояния некоторые испытуемые описывали свои видения. Как правило, в них в разной форме присутствует мотив комнаты с большим количеством игрушек и зовущая испытуемого на чаепитие девушка. В случае отказа девушка набрасывается на испытуемого и пытается его задушить. В результате первичного визуального осмотра у отказавшихся на шее наблюдаются синяки, форма которых напоминает отпечаток узкой ладони. Существует теория, согласно которой та часть испытуемых, которая не в состоянии описать свои видения, согласилась на предложение девушки.
Следует отметить, что в записи SCP-104-1 не оказывает подобного влияния.
Даже после однократного прослушивания SCP-104-1 испытуемые начинают считать SCP-104 своей собственностью. Они начинают носить объект с собой постоянно, остро реагируют на любую мелодию, напоминающую им об SCP-104-1. На попытки отнять SCP-104 проявляют агрессию.
Через ███ дней SCP-104 окончательно завладевает сознанием испытуемого, которого с этого момента называют объектом SCP-104-2 и начинает влиять на окружающий мир. Данное влияние исследователи фонда разделяют на первичное и вторичное. К первичному влиянию относятся появления вокруг SCP-104-2 небольших, длиной 15-25 см трещин в пространстве. Все объекты, помещенные в данные трещины, бесследно исчезают, будь то неживые предметы либо же мелкие животные и растения. Со временем размеры данных трещин растут, они могут появляться при чрезмерном эмоциональном напряжении SCP-104-2. В дальнейшем трещины могут перейти в стадию вторичного влияния, при котором SCP-104-2 без заметного усилия и напряжения может уничтожать большие объекты, площадью до ███ кв. км, как это было в ██████.
Некоторые испытуемые (как правило, это те же испытуемые, которые в свое время отказались от предложенного чаепития) проявляют устойчивость к влиянию SCP-104-1. Однако даже в этих случаях SCP-104 проявляет свои свойства, при этом доводя испытуемых до состояния крайней эмоциональной нестабильности, склонности к меланхолии, депрессии и суициду. Первичное и вторичное влияния в данных ситуациях неконтролируемы и могут быть опасны и для носителя SCP-104.
После использования вторичного влияния SCP-104 переходит в неактивную форму, испытуемый прекращает свое существование в качестве SCP-104-2 и пропадает на промежуток от ███ до ███ лет. После возвращения испытуемый не может рассказать, где он находился, и из его памяти стирается все произошедшее после того, как он в первый раз открыл SCP-104.
Информация о первом обнаружении SCP-104 находится в приложении.
Приложение: расшифровка диктофонных записей агента Найтрея.
«Запись 104-1.
Позвонил доктор Брейк. Сообщил мне, что об отпуске можно только мечтать и что работа, как известно, превыше всего. Безопасность страны и все такое. Премию не пообещал. Повышения зарплаты не пообещал. Пообещал заплатить леденцами — уже думаю, что в следующий раз потребую оплатить мне услугами стоматолога.
Как обычно, начал вести эти записи, чтобы потом не запутаться при написании отчета.
Вообще дело не выглядит чем-то сложным. Во всяком случае, трещины в пространстве, о которых мне вкратце говорил доктор Брейк, будет сложно не увидеть. Найти, по возможности — нейтрализовать, если же это невозможно — вызвать подмогу. Впрочем, для начала следует оценить ситуацию.
Я сейчас в горах, в ██████. Людей здесь мало — не сезон, да и в целом выглядит это место как несколько деревянных домиков, пять или шесть, каждый рассчитан на двух-трех человек. Я снимаю домик на пару с одним парнем, так дешевле. Его зовут Оз, приехал он отметить свое совершеннолетие, и в целом вполне приличный сосед, хоть временами и излишне общительный, а временами склонный впадать в черную меланхолию. Еще в одном доме живет молодая семейная пара — видел их исключительно мельком, они предпочитают либо сидеть у себя, либо целыми днями бродить по окрестностям.
Раз в три дня сюда приезжает торговец, у которого мы покупаем молоко и простую еду. Обычно в нашем домике готовлю я — Оз предпочитает сидеть с книгой и, как он выражается, создавать атмосферу.
Пожалуй, для выполнения задания доктора Брейка мне придется прогуливаться по окрестностям гораздо больше, и не оставлять больше оружие дома. Осталось придумать, как объяснить такую резкую перемену привычек, не раскрывая сути задания и вообще не упоминая о нем.
Конец записи 104-1».
«Запись 104-2.
Ничего подозрительного не обнаружено. Продолжаю поиски.
Конец записи 104-2».
«Запись 104-3.
Решил пронаблюдать за парочкой. Весь день провел, сидя в соседнем доме — благо, тут никто не озаботился приличными замками (спасибо Фонду, бесценные уголовные навыки в качестве программы подготовки — сразу видно работу доктора Брейка и мистера Б.) Они не выходили — дождь. Не могу их судить.
Оз весь вечер с меня смеялся.
Конец записи 104-3».
«Запись 104-4.
Дождь прекратился еще около полуночи, так что к утру лужи частично высохли. Я уж было настроился на еще одно сидение в пыльном доме, но заметил, как парочка выходила из своего дома и бросился за ними. Быстро собрался (сапоги, оружие... куртку забыл) и побежал следом.
Бродил целый день — так, чтобы они меня не видели, а я мог за ними следить Думал было, что ничего интересного так и не найду, хотел прикурить — уронил пачку сигарет. Наклонился, чтобы поднять, но сигарет так и не нашел. Обшарил всю траву вокруг под пнем, сигарет не нашел — вообще ничего не нашел, даже камушков, веточек и какая там еще дребедень может валяться в лесу. Отогнул траву и посветил телефоном.
В земле трещина. Края ровные, гладкие, словно ножом вырезанная. Дна не видно. Выстрелил внутрь — пуля ни обо что не ударилась. При мне там пытался проползти дождевой червь, да так и рухнул.
Хотел сунуть руку внутрь, но трещина была слишком узкой. Пытался расширить, но получались только ямки, окружающие ее.
Кажется, это — проявление того самого влияния объекта, которое мне описывал доктор Брейк.
Осталось понять, нужно ли вызывать подкрепление.
Оза я нашел спящим на диване. Он неплохой парень и, в общем-то, мы сдружились — насколько я, будучи в Фонде, могу себе позволить это.
Конец записи 104-4».
«Запись 104-5.
Вернулся к найденной вчера трещине, чтобы замерить ее. За ночь трещина порядком разрослась — во всяком случае, выкопанных мной ямок на ее вершинах не видно, то есть в длину она увеличилась где-то сантиметров на десять, в ширину... Даже не знаю, около трех, пожалуй. В остальном такая же — темная, бездонная. Я воспринимаю ее черной, но по факту, она не имеет ни привычного нам цвета, ни чего-либо еще.
Попытался ее заполнить, натаскал кучу веток, камней, земли, да всего, что только попалось мне под руку. Ничего не изменилось.
Обползал половину округи, отыскивая другие трещины. Нашел еще две: одну узкую и очень длинную, примерно в полсантиметра шириной и длиной почти в полметра, а одну — крошечную, сантиметра три. Она быстро затягивалась. На всякий случай снял на видео (видео находится в приложении 2 — прим. дешифровщика).
Дальше изучать не смог — встретил Оза. Он сидел под сосной. Выглядел он не очень хорошо — бледный, почти белый, на висках испарина, ногти грязные, словно царапал ими землю. Но это я потом заметил, когда мы вернулись. До того был слишком занят, выдумывая себе достаточную легенду о том, почему я ползаю по лесу на коленях. Кажется, в сбор голубики Оз не поверил.
Вечером позвонил Рейму, надиктовал ему найденные данные. Он сам передаст доктору Брейку.
Хочу завтра пойти к местному водопаду. В конце концов, эти трещины не выглядят чем-то, требующим немедленной нейтрализации, а у меня, да будет вам известно, отпуск.
Конец записи 104-5».
«Запись 104-6.
████████████████████!!!!!
Так, спокойно. Это всё-таки материалы для отчета.
(на этом месте запись резко обрывается — прим. дешифровщика)»
«(продолжение записи 104-6 — прим. дешифровщика)
У меня окончательно закончились сигареты и кофе.
Ладно, теперь по порядку.
К водопаду Оз увязался за мной. Добирались туда долго — он то и дело тормозил, словно ему что-то мешало идти.
Дошли мы где-то часа за два. Стояли себе, смотрели, когда я понял — вода вниз не падает. Она словно долетала до какой-то границы и просто исчезала. В трещину она попадала, ага. Это я уже позже понял, когда я взобрался чуть выше, чтобы посмотреть на эту воду сверху.
Посмотрел, замечательно посмотрел! Мало того, что трещина эта прямо в воздухе висит, так еще и лезет — прямо из-под ног Оза, много их от него ползет. Оз же словно и не видит ничего. Под нос себе говорит, еще и с таким лицом, словно спорит с кем-то, ожесточенно так.
Да не стал я ничего предпринимать! Сфотографировал трещины сверху (фото находятся в приложении 3 — прим. Дешифровщика), спустился, отвел Оза в дом. Ага, оно ведь как — не дай объекту тебя заподозрить.
Пока он собирался спать лечь (а я ждал этого, чтобы сделать запись), начал было убирать. У Оза есть безделушка — часы на цепочке, он их с собой таскает всюду. Я их взял было, чтобы положить на полку, а Оз в меня вцепился — крепко так, запястье сжал до боли. Не отпускал, пока не забрал у меня часы.
У него, кстати, на шее синяк странный — словно душил его кто-то.
Конец записи 104-6»
«Запись 104-7.
Доктор Брейк вчера ночью позвонил. Говорит, что ему кажется, что сам Оз — не объект. Объект — те самые часы.
Но привезти требует все равно и Оза, и часы.
Конец записи 104-7».
«Запись 104-8.
Диктую в туалете на заправке.
Сказал Озу, что отвезу его в город — взаимопомощь, все дела. Он это принял с благодарностью. Улыбнулся. Пока едем, сидит на переднем сиденье, сбросив обувь и поджав под себя ноги, щелкает крышкой часов и улыбается. Они что-то играют, но я не слышу — Брейк советовал делать радио погромче, чтобы не услышать эту мелодию. Делаю вид, что мне в эти моменты очень интересна передача. Или музыка. Или реклама. Оз делает вид, что верит.
Смотреть на него не хочется — стыдно. За себя стыдно — что не сберегу. За Фонд — за то, что они с ним сделают. Если Брейк прав и объект на самом деле часы, то можно заранее считать Оза покойником — они же доведут объект до конца, просто чтобы узнать, чем все кончилось.
Но он опасен.
Но он мой друг.
Мне надо решить.
До того, как мы доедем до развилки между городом и ближайшим отделением Фонда.
Конец записи 104-8».
«Запись 104-9.
Первая запись, сделанная за моим рабочим столом.
Я отвез Оза в Фонд. Он даже не сопротивлялся — только посмотрел на меня с печальной ухмылкой. Только на секунду рванулся, словно желая меня ударить рукой, в которой сжимал часы, но остановился на середине движения и сел.
Мне не пришлось ему ничего объяснять — он и сам все понял, стоило мне показать пропуск при въезде на территорию.
Постоянно прокручиваю в голове, как он обернулся и подмигнул мне, когда его уводили вниз, в хранилища.
На обратной стороне содранного со стены напоминания о безопасности написал заявление об увольнении. Отнес мистеру Б. Он посмотрел на меня, как на идиота, а затем бросил бумагу в мусор.
— Из фонда, мистер Гилберт, — он всегда обращается по имени, когда мы в чем-то виноваты. — не увольняются. Из фонда только уходят. Один раз и навсегда.
Знаю я эти их правила.
(на фоне слышится звук перезаряжающегося револьвера — прим. дешифровщика)
Из Фонда не уходят, из Фонда только умирают.
Не хочу больше там работать. Там Оз — еще недолго будет Оз, которого я побоялся спасти.
Винс, когда зайдешь, можешь отнести записи в архивы, отчета по этому объекту все равно не будет, так хоть их используют.
Конец записи 104-9».
@темы: Pandora Hearts, Homestuck, заметки графомана