бросил пить и продолбал эполеты
Признаться, обожаю стихи Гарсиа Лорки. Минутка стыдного признания - учу испанский, чтобы читать их в оригинале.
Немного самых-самых:
Нежданно
На улице мёртвый лежал,
Зажав между рёбер нож, -
И был он всем незнакомый.
Фонарь прошибала дрожь.
Мама,
Как он дрожал -
Фонарик у этого дома!
Уже заря занялась,
А всё не закрыли глаз,
Распахнутых в мир кромешный.
Покойник один лежал,
И рану рукой зажимал,
И был он чужой, нездешний.
Газелла о мертвом ребенке
Каждую ночь в моей Гранаде,
Каждую ночь умирает ребёнок.
Каждую ночь вода садится
Поговорить о погребённых.
Есть два ветра - мглистый и ясный.
Крылья мёртвых - листья бурьяна.
Есть два ветра - фазаны на бышнях
И закат - как детская рана.
Ни пушинки голубя в небе -
Только хмель над каменной нишей.
Ни крупинки неба на камне
Над водой, тебя схоронившей.
Пала с гор водяная глыба.
Затосковали цветы и кони.
И ты застыл, ледяной архангел,
Под синей тенью моей ладони.
Тишина
Слушай, сын, тишину -
Эту мёртвую зыбь тишины,
Где идут отголоски ко дну.
Тишину,
Где немеют сердца,
Где не смеют
Поднять лица.
Мои черты замрут осиротело
Мои черты замрут осиротело
На мху сыром, не знающем о зное.
Меркурий ночи, зеркало сквозное,
Чья пустота от слов не запотела.
Ручьём и хмелем было это тело,
Теперь навек оставленное мною,
Оно отныне станет тишиною
Бесслезной, тишиною без предела.
Но даже привкус пламени былого
Сменив на лепет голубиной стыни
И горький дрок, темнеющий сурово,
Я опрокину прежние святыни,
И веткой в небе закачаюсь снова,
И разольюсь печалью в георгине.
Баллада о морской воде
Море смеётся
У края лагуны.
Пенные зубы,
Лазурные губы...
- Девушка с бронзовой грудью,
Что ты глядишь с тоскою?
- Торгую водой, сеньор мой,
Водой морскою.
- Юноша с тёмной кровью,
Что в ней шумит не смолкая?
- Это вода, сеньор мой,
Вода морская.
- Мать, отчего твои слёзы
Льются солёной рекою?
- Плачу водой, сеньор мой,
Водой морскою.
- Сердце, скажи мне, сердце, -
Откуда горечь такая?
- Слишком горька, сеньор мой,
Вода морская...
А море смеётся
У края лагуны.
Пенные зубы,
Лазурные губы.
На иной лад
Костёр долину вечера венчает
Рогами разъярённого оленя.
Равнины улеглись. И только ветер
По ним ещё гарцует в отдаленье.
Кошачьим глазом, жёлтым и печальным,
Тускнеет воздух, дымно стекленея.
Иду сквозь ветви следом за рекою,
И стаи веток тянутся за нею.
Всё ожило припевами припевов,
Всё так едино, памятно и дико...
И на границе тростника и ночи
Так странно, что зовусь я Федерико.
Ноктюрн из окна
I
Лунная вершина,
ветер по долинам.
(К ней тянусь я взглядом
медленным и длинным.)
Лунная дорожка,
ветер над луною.
(Мимолетный взгляд мой
уронил на дно я.)
Голоса двух женщин.
И воздушной бездной
от луны озерной
я иду к небесной.
II
В окно постучала полночь,
и стук ее был беззвучен.
На смуглой руке блестели
браслеты речных излучин.
Рекою душа играла
под синей ночною кровлей.
А время на циферблатах
уже истекало кровью.
III
Открою ли окна,
вгляжусь в очертанья
и лезвие бриза
скользнет по гортани.
С его гильотины
покатятся разом
слепые надежды
обрубком безглазым.
И миг остановится,
горький, как цедра,
над креповой кистью
расцветшего ветра.
IV
Возле пруда, где вишня
к самой воде клонится,
мертвая прикорнула
девушка-водяница.
Бьется над нею рыбка,
манит ее на плесы.
«Девочка», - плачет ветер
но безответны слезы.
Косы струятся в ряске,
в шорохах приглушенных.
Серый сосок от ветра
вздрогнул, как лягушонок.
Молим, мадонна моря, -
воле вручи всевышней
мертвую водяницу
на берегу под вишней.
В путь я кладу ей тыквы,
пару пустых долбленок,
чтоб на волнах качалась -
ай, на волнах соленых!
Мой самый любимый стих:
Город в бессонице
Никому не уснуть в этом небе. Никому не уснуть.
Никому.
Что-то выследил лунный народец и кружит
у хижин.
Приползут игуаны и будут глодать бессонных,
а бегущий с разорванным сердцем
на мостовой споткнется
о живого наймана, равнодушного к ропоту звезд.
Никому не уснуть в этом мире. Никому не уснуть.
Никому.
Есть покойник на дальнем погосте, -
он жалуется три года,
что трава не растет на коленях,
а вчера хоронили ребенка, и так он заплакал,
что даже созвали собак заглушить его плач.
Не сновидение жизнь. Бейте же, бейте тревогу!
Мы падаем с лестниц, вгрызаясь во влажную
землю,
или всходим по лезвию снега со свитой мертвых
пионов.
Но нет ни сна, ни забвенья.
Только живое тело. Поцелуй заплетает губы
паутиной кровавых жилок,
и кто мучится болью, будет мучиться вечно,
и кто смерти боится, ее пронесет на плечах.
Будет день,
и кони войдут в кабаки,
и муравьиные орды
хлынут на желтое небо в коровьих глазах.
И еще будет день -
воскреснут засохшие бабочки,
и мы, у немых причалов, сквозь губчатый
дым увидим,
как заблестят наши кольца, и с языка
хлынут розы.
Тревога! Тревога! Тревога!
И того, кто корпит над следами зверей и ливней,
и мальчика, который не знает, что мост
уже создан, и плачет,
и мертвеца, у которого ничего уже не осталось -
лишь голова и ботинок, -
надо всех привести к той стене, где ждут
игуаны и змеи,
где ждет медвежья челюсть
и сухая рука ребенка,
где щетинится в синем ознобе верблюжья шкура.
Никому не уснуть в этом небе. Никому не уснуть.
Никому.
А если кому-то удастся, -
плетьми его, лети мои, плетьми его бейте!
Пусть вырастет лес распахнутых глаз
и горьких горящих ран.
Никому не уснуть в этом мире. Никому не уснуть.
Я сказал -
никому не уснуть.
А если на чьих-то висках загустеет мох, -
откройте все люки, пускай при луне увидит
фальшивый хрусталь, отраву и черепа театров.
Прерванный концерт
Гармония ночи глубокой
разрушена грубо
луной ледяной и сонной,
взошедшей угрюмо.
О жабах - ночей муэдзинах -
ни слуху ни духу.
Ручей, в камыши облаченный,
ворчит что-то глухо.
В таверне молчат музыканты.
Не слышно ни звука.
Играет звезда под сурдинку
над зеленью луга.
Уселся рассерженный ветер
горе на уступы,
и Пифагор, здешний тополь,
столетнюю руку
занес над виновной луною,
чтоб дать оплеуху.
Море
Море, ты - Люцифер
лазоревых высот,
за желанье стать светом
свергнутый небосвод.
На вечное движенье
бедный раб осужден,
а когда-то, о море,
стыл спокойно твой сон.
Но от горьких уныний
тебя любовь спасла,
ты жизнь дало богине,
и глубь твоя поныне
девственна и светла.
Страстны твои печали,
море сладостных всхлипов,
но ты полно не звезд,
а цветущих полипов.
Боль твою перенес
сатана-великан,
по тебе шел Христос,
утешал тебя Пан.
Свет Венеры для нас
гармония вселенной.
Молчи, Екклезиаст!
Венера - сокровенный
свет души...
...Человек -
падший ангел. Прощай,
о земля: ты - навек
потерянный рай!
Немного самых-самых:
Нежданно
На улице мёртвый лежал,
Зажав между рёбер нож, -
И был он всем незнакомый.
Фонарь прошибала дрожь.
Мама,
Как он дрожал -
Фонарик у этого дома!
Уже заря занялась,
А всё не закрыли глаз,
Распахнутых в мир кромешный.
Покойник один лежал,
И рану рукой зажимал,
И был он чужой, нездешний.
Газелла о мертвом ребенке
Каждую ночь в моей Гранаде,
Каждую ночь умирает ребёнок.
Каждую ночь вода садится
Поговорить о погребённых.
Есть два ветра - мглистый и ясный.
Крылья мёртвых - листья бурьяна.
Есть два ветра - фазаны на бышнях
И закат - как детская рана.
Ни пушинки голубя в небе -
Только хмель над каменной нишей.
Ни крупинки неба на камне
Над водой, тебя схоронившей.
Пала с гор водяная глыба.
Затосковали цветы и кони.
И ты застыл, ледяной архангел,
Под синей тенью моей ладони.
Тишина
Слушай, сын, тишину -
Эту мёртвую зыбь тишины,
Где идут отголоски ко дну.
Тишину,
Где немеют сердца,
Где не смеют
Поднять лица.
Мои черты замрут осиротело
Мои черты замрут осиротело
На мху сыром, не знающем о зное.
Меркурий ночи, зеркало сквозное,
Чья пустота от слов не запотела.
Ручьём и хмелем было это тело,
Теперь навек оставленное мною,
Оно отныне станет тишиною
Бесслезной, тишиною без предела.
Но даже привкус пламени былого
Сменив на лепет голубиной стыни
И горький дрок, темнеющий сурово,
Я опрокину прежние святыни,
И веткой в небе закачаюсь снова,
И разольюсь печалью в георгине.
Баллада о морской воде
Море смеётся
У края лагуны.
Пенные зубы,
Лазурные губы...
- Девушка с бронзовой грудью,
Что ты глядишь с тоскою?
- Торгую водой, сеньор мой,
Водой морскою.
- Юноша с тёмной кровью,
Что в ней шумит не смолкая?
- Это вода, сеньор мой,
Вода морская.
- Мать, отчего твои слёзы
Льются солёной рекою?
- Плачу водой, сеньор мой,
Водой морскою.
- Сердце, скажи мне, сердце, -
Откуда горечь такая?
- Слишком горька, сеньор мой,
Вода морская...
А море смеётся
У края лагуны.
Пенные зубы,
Лазурные губы.
На иной лад
Костёр долину вечера венчает
Рогами разъярённого оленя.
Равнины улеглись. И только ветер
По ним ещё гарцует в отдаленье.
Кошачьим глазом, жёлтым и печальным,
Тускнеет воздух, дымно стекленея.
Иду сквозь ветви следом за рекою,
И стаи веток тянутся за нею.
Всё ожило припевами припевов,
Всё так едино, памятно и дико...
И на границе тростника и ночи
Так странно, что зовусь я Федерико.
Ноктюрн из окна
I
Лунная вершина,
ветер по долинам.
(К ней тянусь я взглядом
медленным и длинным.)
Лунная дорожка,
ветер над луною.
(Мимолетный взгляд мой
уронил на дно я.)
Голоса двух женщин.
И воздушной бездной
от луны озерной
я иду к небесной.
II
В окно постучала полночь,
и стук ее был беззвучен.
На смуглой руке блестели
браслеты речных излучин.
Рекою душа играла
под синей ночною кровлей.
А время на циферблатах
уже истекало кровью.
III
Открою ли окна,
вгляжусь в очертанья
и лезвие бриза
скользнет по гортани.
С его гильотины
покатятся разом
слепые надежды
обрубком безглазым.
И миг остановится,
горький, как цедра,
над креповой кистью
расцветшего ветра.
IV
Возле пруда, где вишня
к самой воде клонится,
мертвая прикорнула
девушка-водяница.
Бьется над нею рыбка,
манит ее на плесы.
«Девочка», - плачет ветер
но безответны слезы.
Косы струятся в ряске,
в шорохах приглушенных.
Серый сосок от ветра
вздрогнул, как лягушонок.
Молим, мадонна моря, -
воле вручи всевышней
мертвую водяницу
на берегу под вишней.
В путь я кладу ей тыквы,
пару пустых долбленок,
чтоб на волнах качалась -
ай, на волнах соленых!
Мой самый любимый стих:
Город в бессонице
Никому не уснуть в этом небе. Никому не уснуть.
Никому.
Что-то выследил лунный народец и кружит
у хижин.
Приползут игуаны и будут глодать бессонных,
а бегущий с разорванным сердцем
на мостовой споткнется
о живого наймана, равнодушного к ропоту звезд.
Никому не уснуть в этом мире. Никому не уснуть.
Никому.
Есть покойник на дальнем погосте, -
он жалуется три года,
что трава не растет на коленях,
а вчера хоронили ребенка, и так он заплакал,
что даже созвали собак заглушить его плач.
Не сновидение жизнь. Бейте же, бейте тревогу!
Мы падаем с лестниц, вгрызаясь во влажную
землю,
или всходим по лезвию снега со свитой мертвых
пионов.
Но нет ни сна, ни забвенья.
Только живое тело. Поцелуй заплетает губы
паутиной кровавых жилок,
и кто мучится болью, будет мучиться вечно,
и кто смерти боится, ее пронесет на плечах.
Будет день,
и кони войдут в кабаки,
и муравьиные орды
хлынут на желтое небо в коровьих глазах.
И еще будет день -
воскреснут засохшие бабочки,
и мы, у немых причалов, сквозь губчатый
дым увидим,
как заблестят наши кольца, и с языка
хлынут розы.
Тревога! Тревога! Тревога!
И того, кто корпит над следами зверей и ливней,
и мальчика, который не знает, что мост
уже создан, и плачет,
и мертвеца, у которого ничего уже не осталось -
лишь голова и ботинок, -
надо всех привести к той стене, где ждут
игуаны и змеи,
где ждет медвежья челюсть
и сухая рука ребенка,
где щетинится в синем ознобе верблюжья шкура.
Никому не уснуть в этом небе. Никому не уснуть.
Никому.
А если кому-то удастся, -
плетьми его, лети мои, плетьми его бейте!
Пусть вырастет лес распахнутых глаз
и горьких горящих ран.
Никому не уснуть в этом мире. Никому не уснуть.
Я сказал -
никому не уснуть.
А если на чьих-то висках загустеет мох, -
откройте все люки, пускай при луне увидит
фальшивый хрусталь, отраву и черепа театров.
Прерванный концерт
Гармония ночи глубокой
разрушена грубо
луной ледяной и сонной,
взошедшей угрюмо.
О жабах - ночей муэдзинах -
ни слуху ни духу.
Ручей, в камыши облаченный,
ворчит что-то глухо.
В таверне молчат музыканты.
Не слышно ни звука.
Играет звезда под сурдинку
над зеленью луга.
Уселся рассерженный ветер
горе на уступы,
и Пифагор, здешний тополь,
столетнюю руку
занес над виновной луною,
чтоб дать оплеуху.
Море
Море, ты - Люцифер
лазоревых высот,
за желанье стать светом
свергнутый небосвод.
На вечное движенье
бедный раб осужден,
а когда-то, о море,
стыл спокойно твой сон.
Но от горьких уныний
тебя любовь спасла,
ты жизнь дало богине,
и глубь твоя поныне
девственна и светла.
Страстны твои печали,
море сладостных всхлипов,
но ты полно не звезд,
а цветущих полипов.
Боль твою перенес
сатана-великан,
по тебе шел Христос,
утешал тебя Пан.
Свет Венеры для нас
гармония вселенной.
Молчи, Екклезиаст!
Венера - сокровенный
свет души...
...Человек -
падший ангел. Прощай,
о земля: ты - навек
потерянный рай!
@темы: библиотечка