[Нет, Ассоль]

Название: Обратная сторона луны
Автор: Лорен Хансен
Бета: Koizumi-san
Фандом: Pandora hearts
Размер: миди, 4171 слово
Пейринг/Персонажи: Оз, Гилберт, Винсент/Ада
Категория: джен, гет
Жанр: reverse!AU
Рейтинг: R
Краткое содержание: некоторым книгам лучше оставаться непрочтёнными.
Примечание/Предупреждения:
— ООС всех персонажей, вовлечённых и невовлечённых в сюжет. Поскольку автор не встречал в фандоме устоявшихся версий реверс-персонажей, то позволил себе хэдканонить во все поля.
— Кодекс Серафини — арт-объект, созданный итальянским художником Луиджи Серафини в 1974 году. Подражание известному манускрипту Войнича.
— Одна из формулировок закона неаддитивности звучит так: "Если две частицы соединятся определённым способом, то возникнет нечто новое, большее, чем простая сумма"
—

спойлер

галлюцинации сексуального характера.

Тишина

Мэри-всё-наоборот,
Ах, как садик твой цветёт!
Колокольчики, ракушки,
Ноготки — а в них лягушки!
Фрэнсис Бернетт «Таинственный сад»

— Мне скучно.
Главным его заданием было сидеть тихо и не мешать.
— Скуч-но.
Оз отбивал каждый слог ударом кончика пера по бумаге.
Если прислушаться, то можно было разобрать множество звуков. Всхлипывала чернильница, когда Оз слишком резко выдёргивал перо. Сталкивались друг с дружкой ветки на густо разросшейшся липе за окном. Где-то вдалеке — тихий, на грани слышимости, бег реки. Внизу почти беззвучно ходили слуги.
Если они будут шуметь, молодые господа рассердятся. Никто не хочет видеть разгневанных или раздражённых господ: в лучшем случае выпороть велят, а о худшем и думать не хочется.
В худшем случае молодая госпожа решит наказать их лично.
Но стука сердца совсем не было слышно.
— Скучно, понятно?
Оз ненавидел писать благодарственные письма и отвечать на записки вежливости. Это было известно совершенно точно — его черновики всегда были полны трижды подчёркнутых ругательств и обворожительных признаний.
«Розовые скатерти делали вас удивительно похожей на свинью, вам стоит пошить из них платье».
«Вечер определённо вам удался, особенно когда гости вернулись домой».
«Благодарю вас за письмо. Я никогда ни о чём не мечтал так горячо, как скомкать его и воткнуть в вашу очаровательную глотку».
Но к адресатам всегда попадали другие письма — кристально вежливые и, по мнению Оза, безгранично скучные. Немного вежливости и лести, фальшивые улыбки и холодный расчёт, прячущийся за беспечными разговорами. В эти игры могли играть все, у кого за спиной есть состояние и титул.
И сила — если их окажется недостаточно.
У Оза было всё это, и ещё — скука, всепоглощающая, звенящая в ушах скука, играющая на тонкой флейте скука. И много сил, и почти готовая идея для великого поступка, который запомнится всем навек.
Он мог винить в этом наследственность, или книги, или историю — да что угодно. Впрочем, он не видел в этом смысла. Просто иногда изнутри, царапаясь, поднималось тонкое и почти неосознаваемое желание разрушить город, залить его пламенем и страхом, изукрасить улицы тонкими потоками расплавившихся фонарных столбов. И он точно знал, что у него есть все возможности для того, чтобы сделать это.
Оз не имел ничего против города. Но ему было скучно.
И ещё — интересно. Этот интерес не имел ничего общего со злым умыслом, просто хотелось посмотреть, как умирают и навеки стираются с лица земли города. Если бы рядом раскинулась не Риверра, а любой другой город, Оз точно так же хотел бы разрушить его.
Он поднял голову и рассеянно взглянул на царапающие окно ветки дерева. Взглянул на собственные пальцы, на протянувшуюся по запястью тонкую полосу-пятно чернил и покачал головой.
— Надо поменять чернила.
Гилберт поднял голову от лежащей на коленях книги и встал. Стараясь идти как можно тише, он подошёл к стоящему в закутке шкафу и достал из него флакон новых чернил.
Заменять их было привычно. Краем глаза Гилберт видел, как из-под заколотой набок чёлки — он всегда убирал её, когда садился работать с бумагами, — Оз наблюдал за ним. За почти механическими движениями рук, за мелким пятном, расползающимся по коже, за медленно льющейся струёй чернил.
Гилберт поставил полную чернильницу на её место и вернулся в свой угол — достаточно тёмный, чтобы быть незаметным, и достаточно светлым, чтобы можно было читать.
Оз отложил перо и взял в руки очередное письмо.
— Пишет граф Эйри, — сказал он, пробегая по строчкам взглядом. — Как обычно, намекает на то, что его-то дочь уже готова к браку. И почему я только не могу написать ему, что его девицы такие тощие и носят такие широкополые шляпы, что я просто перепутаю их с торшерами?
Оз скомкал письмо и отшвырнул его в сторону.
— Надоело, как же всё это надоело! Говорят, один из императоров велел поджечь свой город с нескольких концов и смотрел на пожар. Я думаю, это было красиво...
Едва виднеющийся вдали город пытался скрыться за быстро темнеющим осенним горизонтом. Он надеялся спастись, уйти от опасного места. Если его не видеть, все ведь забудут, правда?
Оз ждал ответа — и это было очевидно, и почти не странно. Любого ответа.
Тишина закручивалась в нити, свивалась, сплетала тугие узлы — такие, какой никакой царь не завяжет, никакой меч не разрубит. Только вопрос.
Всё можно разрубить вопросом.
— Вы хотите, чтобы я вам помог повторить это?
Собственный голос Гилберт различил плохо, равно как и слова. Только отзвук от них — глухой стук стеклянных шариков, упавших и катящихся по полу
Оз встал из-за стола и сделал несколько шагов. Его присутствие рядом Гилберт не столько увидел, сколько услышал — по дыханию, по изменившемуся воздуху. Он поднял лицо от книги. Оз смотрел на него и где-то в уголках его глаз пряталось удовольствие.
Он добился своего.
Оз ударил коротко и расчётливо, без замаха. Пощёчина гулом отдалась в голове, а основание ладони больно обожгло губы.
— Я сказал тебе молчать. Разве это было не ясно?
У Оза была жуткая, удовлетворённая улыбка и жёсткий взгляд. Он несколько секунд смотрел на быстро краснеющий след от своей ладони, а затем развернулся и вернулся к своему столу.
— Молчать, Гилберт.
Записок вежливости на столе оставалось всё ещё больше десятка.
Было всё так же скучно.
— Ада просила отвезти твоему братцу, — Гилберт был готов поклясться, что Оз улыбается, — Кодекс Серафини. Знать не хочу, что она задумала, но книгу отвезёшь сегодня же.

Болото

I knew that somehow
I could find my way back,
Then I heard you heart beating,
You were in the darkness too,
So I stayed in the darkness with you.
Florence + The Machine — Cosmic Love

Ночь наступала медленно. Тёмно-серая, но не чёрная, дырявая от звёзд. Новолуние выглядело неаккуратным, точно зашитым неумелыми стежками.
Винсент задёрнул шторы. Пустое небо его всегда нервировало и раздражало. Ничего хорошего от него ждать не стоило.
В такие ночи всегда были предвестниками чего-то странного и опасного. И будет гораздо лучше, если всё это произойдет как можно дальше от Винсента.
Он чувствовал себя порядком вымотанным.
Винсент вообще не любил визитов в Пандору, особенно таких, растягивающихся в заполненный бесконечной бессмысленной беготнёй день. И если к самой организации он относился, в общем-то, хорошо, то вот появляющееся при встрече с некоторыми людьми чувство собственной малозначительности ему не нравилось. Мало кто гордился, чувствуя себя пешкой в сложной и растянутой уже больше чем на сто лет шахматной партии.
Впрочем, такие тоже наверняка существовали. Мало ли странностей и извращенцев на свете.
Дверь скрипнула, открываясь. Винсент обернулся.
Он забыл закрыть её на замок.
Гилберт не стучал. И не предупреждал о своём приходе. И почти никогда не приходил.
— Я рад тебя видеть.
— Не могу сказать того же.
Винсент пожал плечами. Он привык. Почти. Скоро привыкнет к тому, что Гилберту, он, в общем-то, скорее безразличен. Только прошло уже десять лет, а «скоро» никак не наступало. Но прекратить убеждать себя, что оно вот-вот придёт, что к следующему визиту Гилберта (завтра или через три месяца, тут не угадаешь) Винсент обязательно привыкнет.
— Ты выглядишь уставшим.
Вместо ответа Гилберт положил на стол книгу. Толстая и порядком истрёпанная, она выглядела странно — живой и хищной. Пожалуй, Винсент бы не удивился, если бы она немедленно отрастила тонкие подламывающиеся ножки и побежала бы открывать шторы. Но нет — совершенно обычная, с тёмной строгой обложкой и пожелтевшими страницами. Обрез у неё был украшен тонким тёмно-зелёным узором. Линии сплетались и расходились без всякой видимой системы. Рисунок завораживал.
Винсент провёл пальцами по тиснёному названию. Когда-то давно оно было позолочено, но время стёрло краску, и теперь было гораздо проще нащупать его, чем прочесть. Впрочем, Винсент и без того знал, что это.
Codex Seraphinianus. Давно обещанная мисс Адой книга.
Сердце глупо и радостно заколотилось — потому что не забыла, прислала, и позаботилась даже о том, чтобы книгу привёз Гилберт. Это было приятно.
Гилберт наблюдал за ним. Молча и без особых эмоций.
— Я думал, ты сразу уедешь.
По тому, как Гилберт дёрнул плечом, Винсент сделал один простой вывод — ему это не расскажут. Впрочем, оно и к лучшему — он не был уверен, что ответ ему понравился.
От его тяжёлого, напряжённого взгляда Винсенту было не по себе. Он часто испытывал рядом с Гилбертом желание одновременно сбежать и скрыться где-то в углу и остаться с ним. Пожалуй, лучшим вариантом для него было бы прятаться где-то недалеко, так, чтобы его не было видно, но он мог наблюдать за Гилбертом. Но за невыполнимостью этот вариант обычно даже не рассматривался.
Винсент отодвинул кодекс и сжал пальцами лежащий на столе огрызок пастели.
— Может, если ты уж здесь, спустимся вниз? Тебе не обязательно, конечно же, видеться с семьёй, если ты сам того не захочешь, но можем пробраться на кухню.
Гилберт скривился. Он не ходил на кухню — даже раньше, когда он ещё жил здесь, он никогда не позволял себе есть в одиночку. В этом можно было бы рассмотреть демонстрацию, вызов, тычок герцогу в нос — было бы желание. Впрочем, с желанием можно было сделать всё, что угодно, но факт оставался фактом — в отличие от Винсента, Гилберт никогда не пытался скрыться с глаз приёмной семьи.
— Нет.
Вот так просто, без оправданий и попыток хоть как-то смягчить жесткий тон. Всегда так.
Гилберт взглянул на стоящие на захламленном столе часы.
— Десять вечера?
— Они не работают.
— Всё ещё?
Под недовольным взглядом Гилберта стало мучительно стыдно. Часы и правда следовало починить, причём давно. Они уже год стояли немым укором его вечной, раздражающей Гилберта безалаберности.
Но Винсент предпочитал карманные часы и не видел смысла чинить эти.
— Мне пора.
Винсент точно знал, что у этих слов был второй смысл — даже не спрятанный, просто слегка прикрытый, непроизнесённный, но известный.
«Господин Оз рассердится».
Не сказать было, что Винсент был хорошо знаком с Озом. Несколько встреч на официальных приёмах, слухи среди высшего света и сплетни слуг, косвенные выводы из редких проговорок Гилберта — не более того, но этого было более чем достаточно, чтобы сделать для себя определённые выводы.
Пожалуй, Винсент тоже предпочёл бы не сердить его. Так же, как и мисс Аду, конечно.
— Я провожу тебя.
— Оставь.
Гилберт махнул рукой и отвернулся. Но уходить не спешил.
— Я напишу тебе. Прощай.
С этими словами он хлопнул дверью. По коридору чётко застучали шаги.
Винсент знал — не напишет. Забудет или сочтёт чем-то малозначительным и не важным. Это уже давно стало привычным, почти ритуалом — обещание, которое никогда не будет исполнено, и бессмысленное, бесполезное ожидание.
Всё это было привычно и рутинно.
Как в болоте.

Закон неаддитивности

Holy water cannot help you now,
A thousand armies couldn't keep me out,
I don't want your money
I don't want your crown
See I've come to burn
Your kingdom down
Florence + The Machine “Seven devils”

Небо набухало густо-синими чернилами. Где-то больше, где-то меньше, оно то и дело вздувалось пузырями и хлопало на пронзительном ветру, как вывешенные для сушки простыни. В воздухе царил сладковатый запах приближающейся зимы — догнивающие листья, сырость и общее чувство близости холодов.
От холодного ветра слезились глаза, но вытереть их Винсент не мог — обе руки были заняты тяжёлой, огромной книгой, которую он так и не сумел прочитать. Но эту книгу ему прислала мисс Ада, пусть и через Гилберта... Он чувствовал себя обязанным отблагодарить её.
Мимо пробегали тонкие девушки, нарисованные коричневой и чёрной акварелью на влажном холсте. Их юбки растекались по парку разводами, а следы от брошенных в его сторону улыбок хотелось стереть платком. Винсент тряхнул головой и прибавил шаг.
На условленном месте никого не было, кроме стайки акварельных девушек. Завидев его, они перепорхнули к другому концу аллеи. Они сливались в пятно тёмных мазков, и тем сильнее на его фоне выделялась девушка в жёлтом — словно последний блик солнца на костяной пуговице.
— Опаздываете.
Не акварель — масло, плотные, синие мазки на размытом ветром парке. Углублённые чёрным складки кашемировой юбки, тяжёлый жёлтый тон волос, намеченные тонкой кистью черты лица. Ей восемнадцать лет, возраст лёгкой, солнечной акварели, но улыбку мисс Ады не передать акварелью, на такие алые блики губ и позднее лето глаз способно только масло в руках умелого художника.
Ада — масло, и её брат — тоже, и Гилберт — вместе с ними, а сам Винсент чувствует себя набросанным пастелью, осыпающимися штрихами на белом листе. В удачные дни пастель масляная, но обычно она сухая и легко крошится в пальцах.
Мисс Ада дала ему книгу.
Он улыбнулся и поклонился ей, прижимая к себе старинный том.
— Прошу прощения, мисс Ада.
— Возможно, — она дождалась, пока он поднял на неё глаза. — Возможно, я вас прощу. Вы так залюбовались на них, правда?
Акварельные девушки уже растворились, их смыло медленно начинающимся дождём.
— Впрочем, я не хочу мокнуть.
Она развернулась, скользнув краем тяжёлой юбки по его ногам и зашагала к выходу из парка, где, как Винсент точно знал, её дожидался экипаж.
Отдавая ей должное, Винсент признавал, что, несмотря ни на что, Ада всегда была согласна подождать его. Одолжить книгу. Просто встретиться. Да, она улыбалась, как довольная собой хищная птица, и иногда Винсент ловил на себе её пристальный, оценивающий взгляд, и это казалось довольно опасным, но он всё равно шёл следом за ней.
Когда он сел напротив неё, Ада дала кучеру отмашку и хлопнула ладонью рядом с собой.
Чтобы сесть к ней, книгу пришлось оставить. Экипаж тронулся. Кодекс обиженно хлопнул истёршимися страницами. Ада смотрела в окно. В сердце пробиралась робкая надежда — мисс Ада просто захотела, чтобы он сидел рядом?
Она отвернулась от окна и шепнула ему на ухо:
— И кто из тех девиц понравился вам больше?
От неё пахло чем-то тяжёлым, цветочным и пряным, травами и пеплом. Винсенту это нравилось. Кружило голову.
— Вы прекрасней их всех, мисс Ада.
Она не столько улыбнулась, сколько обозначила улыбку одними уголками губ.
От того, как по запястью скользнули её пальцы, Винсента бросило в дрожь. Было в этом лёгком, почти неощутимом прикосновении, слишком много — угроза и похвала, и, кажется обещание... От собственной дерзости мгновенно стало стыдно, но Аде — от неё это не укрылось — это, кажется, даже нравилось. Во всяком случае, она не отодвинулась.
— Льстец. Продолжайте. Впрочем, нет. Лучше скажите мне, как вам книга?
Винсент взглянул на лежащий рядом с ними том. Экипаж тряхнуло на кочке и кодекс, казалось, клацнул плоскими зубами страниц.
— Хорошо, мисс Ада. Наверное, — он исправился, заметив её насмешливый взгляд. Ещё бы. Мисс Ада дала ему книгу. Конечно, она знает, что там. — Я не смог её прочитать. Только иллюстрации...
Она выглядела довольной. В дрожащем свете из-за неплотно задёрнутых шторок на окнах Ада была почти акварельной.
— Ещё бы.
Она потянулась к кодексу — для этого ей пришлось перегнуться через Винсента, который не знал, куда себя деть, — и погладила его по обложке.
— Синьор Серафини знал, что делал, когда писал эту книгу. Её никто не может прочитать.
Винсент зажмурился. Под плотно сжатыми веками вспыхивали и гасли пастельные галактики. Мисс Ада почти лежала у него на коленях, честное слово, если об этом кто-то когда-то узнает...
Она выпрямилась и с притворной скромностью взглянула на него из-под ресниц.
— Разве вы никогда не мечтали почувствовать себя ребёнком? Не умея читать, стащить у взрослых книгу — и какую! — и смотреть на страницы, не понимая ни слова... Согласитесь, вам понравился этот эксперимент.
От осознания того, что Ада не хуже него знала, какую именно страницу он вспоминает, Винсенту стало дурно.
— Да... Может, стоит открыть окно? Здесь довольно душно.
Она махнула рукой.
— Окно? Нет, оставьте его! Если вы откроете, то больше не сможете списывать ваш очаровательный румянец на духоту.
Действительно, глупо было бы даже надеяться на то, что мисс Ада не заметит, как горит его лицо. Винсент сглотнул и сжал руки.
Остаток пути они проделали почти в идеальной тишине, только изредка скрипело колесо, наезжая на кочку, да с улицы проникали отголоски звуков. Обычный городской шум казался чем-то далёким и нереальным.
Когда экипаж остановился, тишина стала совсем полной.
— Не сидите тут горгульей! — Ада нетерпеливо стукнула носком туфли о пол. — Помогите девушке выйти.
— Конечно.
Он сам не мог объяснить, зачем захватил с собой книгу на улицу. Дождь всё ещё шел, мокрой кистью размывая любую краску — и тонкие силуэты веток, и тяжёлые стены. Винсент левой рукой прижал к себе книгу и открыл дверь экипажа.
К его протянутой руке Ада даже не прикоснулась.

Малая гостиная, в которую провела его Ада, оказалась неожиданно светлой и странно холодной. На светло-серых шёлковых обоях сплетались тиснёные королевские лилии, мебели было мало, а камин выглядел так, словно в нём уже несколько лет не разводили огонь.
Ада стояла около одного из вычурных светильников, зажигая его. Тонкое бледное пламя чуть дрожало, бросая на комнату резко очерченные блики.
— Я отнесу книгу на место, — она улыбнулась одними уголками губ, — и вернусь к вам. Надеюсь, вы подождёте меня, ведь так?
Это была одна из её любимых игр. Винсент знал — иллюзия выбора, притворная свобода решений. И каждый раз он обещал себе не поддаваться, пойти ей наперекор...
И всякий раз вновь соглашался с иллюзией, позволял Аде принять решение — в одиночку, без обсуждения.
— Разумеется, мисс Ада.
Она коротко кивнула и вышла, оставив после себя только тонкий запах трав. Часы отсчитывали секунды. Тихий, глухой звук — пастельный, но пастель не тёмная, а серебристо-белая, молочная.
Ада вернулась, не успела минутная стрелка описать свой седьмой круг, и дважды повернула ключ, запирая двери.
— Вы ведь не скучали?
Винсент покачал головой.
— Лжец. Но вы больше не будете скучать, обещаю.
Лучше было не думать, что значит её взгляд. Винсент не мог отделаться от ощущения, что он уже сталкивался с этим, видел у кого-то такое же выражение глаз: тёмное, почти нечитаемое. Но в комнате сладко пахло, и сброшенные Адой густо-синие туфли притягивали взгляд даже больше, чем её руки, расстёгивающие платье, чем обнажившиеся руки и почти видимый шорох кашемировых юбок, опадающих к её ногам, но всё же меньше, чем белый корсет, застёгнутый спереди, и отделанное тонким кружевом бельё.
Эти застёжки приковывали взгляд. Разве можно ей — так, это ведь почти неприлично, и, Бездна и все святые, разве можно было вообще ожидать чего-то подобного... Но поневоле взгляд прикипал к вырезу сорочки, и к десяткам крючков, и Винсент почти что с ужасом ощутил, что он заинтересован в том, чтобы расстегнуть их все, заинтересован телом и сердцем, и неподконтрольной частью разума.
Если мисс Ада узнает, она рассмеётся. Или рассердится. В любом случае, она непременно прогонит его. И больше не будет встреч, и странных книг, и запахов, и даже решений, принятых за него и вместо него.
Словно услышав его мысли, Ада и вправду рассмеялась — тихо и очень нежно, как ни разу ещё не смеялась при нём.
— Вы так и будете сидеть?
— А...
— Помочь мне.
И всё сразу стало на свои места. Винсент поднялся и, на ходу расстёгивая и сбрасывая пальто, почти дрожа — он надеялся, что только почти, что этого не видно — подошёл к Аде, к мечущимся по её рукам отблескам света, к ложащемуся к её ногам закатному лучу и сам опустился на колени. Ада смотрела на него сверху вниз, мягко и властно.
Она позволяла всё — расстёгивать её корсет, и целовать руки, и стягивать батистовую сорочку. Винсент сходил с ума, понимая, что она — разрешила, правда разрешила, и опустилась к нему, на мягкий сероватый ковёр. Ада целовала его, и расстёгивала его рубашку, и неужели это и правда случилось, не в мечтах, не в странной реальности?
Ада отодвинулась, и Винсент вновь захлебнулся зрелищем. Неровный свет позволял выхватывать из темноты лишь отдельные детали, и они складывались в мозаику, в витраж потрясающей красоты. Тонкие панталоны, уже почти развязанные, блеск так и не снятых украшений на светлой коже, улыбающиеся, чуть припухшие губы, и тихий, едва ли не шепчущий голос.
— Я хочу тебя.
От этих слов Винсент ощутил, что брюки стали немилосердно, почти пыточно тесными.
Она склонилась к нему, совсем близко, почти касаясь его лица.
— Ты же позволишь мне? Так, как я хочу. Ты позволишь мне взять тебя, правда? Конечно, позволишь, — она ответила себе сама. — Тебе понравится, я точно знаю.
Винсент сглотнул. Он знал, что согласится на всё, что бы ему сейчас не предложили, на любое безумие, какое только может существовать на свете, лишь бы это не прекращалось, пожалуйста, только не надо, чтобы всё закончилось, только не сейчас, не так...
— Да.
От её взгляда, одержимого и тёплого одновременно, вело голову не хуже, чем от выдержанного вина.
— Хорошее решение. Я знала, что ты согласишься.
Ада не была похожа ни на одну девушку, с которой Винсенту случалось быть раньше. Странным образом сочетались в ней уверенность, с которой она помогала ему расстегнуть мелкие пуговицы ширинки, и странная чистота. Но не невинность. Винсент дал себе слово поразмыслить над этим непривычным сочетанием, но позже. Через несколько часов, а, может, и дней — но только не сейчас. Когда голова будет занята не тем, как Ада снимает свои панталоны, а его собственные пальцы путаются в завязках белья. Не раньше.
Ада облизала губы и толкнула его, вынуждая лечь на спину.
— Ты так возбуждён, — её шепот вливался в разум раскалённым вином, минуя слух, а пальцы прикасались к члену, проводили от головки до основания, гладили, чуть сжимали, и Винсент стискивал зубы, чтобы не стонать. — Мне нравится это. Даже не так. Мне нравится понимать, что ты так реагируешь на меня.
Винсент не смог бы ответить, даже если бы от этого сейчас зависела его жизнь. Мир резко сузился до голоса Ады и её ласкающей ладони.
Это было удивительно.
Этого было чертовски мало и невыносимо много.
— Пожалуйста, — он мог только надеяться, что его голос не звучит беспомощно и жалобно. — Пожалуйста, мисс Ада, я вас прошу...
Слова не складывались в стройные фразы, путались, даже не дойдя до языка. Винсент сам не мог четко объяснить, чего он просил — чтобы Ада остановилась, или, наоборот, не останавливалась как можно дольше, или это была мольба о продолжении, или о пощаде, или что-то ещё, необъяснимое, необъяснённое.
Ада смотрела на него, и Винсенту казалось, что он попал в болото. В затягивающее болото, написанное маслом на дрожащем пламени светильника, где сам он был лишь пастелью, наброском для неведомого художника.
— Мисс Ада, — она наклонила голову. — В такой момент... Ты меня удивляешь.
Но руку убрала, не обращая внимания на разочарованный полустон-полувсхлип.
— Впрочем, если ты так просишь...
Она поднялась с пола лишь затем, чтобы в следующее мгновение почти оседлать Винсента, почти опуститься ему на бёдра. От невыносимого «почти» было едва ли не физически больно, но под её взглядом — болотным, опасным, — Винсент боялся даже двинуться.
— Разве могу я тебе отказать?
И даже самые бессвязные мысли рассыпались в пыль, в стеклянную крошку, в пустоту хаоса.
Ада сдержала своё обещание. Она брала его — горячая, влажная, тесная. Она двигала бедрами, выбирая какой-то странный, неравномерный ритм. Она держала его за руки, переплетая свои пальцы с его.
И она не прекращала смотреть ему в глаза. Винсенту казалось, что она даже не моргала, но…
Потом, всё потом. Разве можно думать — вообще, хоть о чём-то?
Он хотел коснуться её. Провести пальцами по шее, обвести ключицы, ощутить тонкую кожу груди. Но рука не поднималась и не повиновалась. Ада наклонилась вперёд и тихо, почти касаясь его рта, шепнула:
— Всё в порядке. В порядке, слышишь?
В порядке?
Винсент скосил глаза.
В порядке?
Тёмная, чешуйчатая лапа, начинающаяся от места соприкосновения двух запястий — это в порядке? А то, что одно из этих запястий — его, Винсента, собственное? А что он не чувствует ног? И что медленно и как-то участками теряет чувствительность спина?
Он открыл было рот, чтобы задать все напрашивающиеся вопросы, но Ада опередила его. Она не целовала — впивалась до боли, чуть ли не вцеплялась зубами, и Винсент не мог не понимать, что оторваться от этого он не может.
— Всё хорошо, всё так и должно быть... Ты ведь хочешь этого ничуть не меньше. Быть рядом. Всегда. Всё время. Чем-то большим, чем сейчас.
Ей не надо было даже говорить, чтобы Винсент слышал её голос.
— Тебе так не хватало моего общества, правда? Ты был готов на всё, чтобы оказаться рядом. Чтобы я была только с тобой. Ты ведь ревновал меня — на том приёме, когда я танцевала со всеми, кроме тебя?
Ей не надо было двигаться. Зачем — если тело уже одно, общее, и только разум ещё сопротивляется, но смысл в этом, если он всё равно уже слышит её мысли и почти думает ими, если даже собственной головы не осталось на месте — во всех смыслах.
— А теперь, когда ты добился своего, неужели ты не рад? Неужели ты больше не хочешь меня? Не думаешь обо мне? Зачем ты лжешь, Винсент?
Они синхронно повернулись к окну.
В тёмном ночном стекле из отражения щёлкнул челюстями огромный крокодил.

— И что ты с ним сделала?
Ада обернулась. Оз стоял в дверях, затянутый в свой обычный чёрный костюм, как скорпион в хитиновый панцирь. Напряжённый, не позволяющий себе расслабиться даже дома, он был готов к нападению в любой момент времени.
— Зажгла светильник.
Спящий Винсент выглядел испуганным. Оз глубоко вдохнул, прислушиваясь к запаху в комнате.
— И только?
Ада усмехнулась.
— Мне надо было, чтобы он немного расслабился. Он всё ещё не доверяет мне.
— Не доверяет? Не будь такой жесткой в оценке, он у тебя чуть ли не с рук ест!
— Но не настолько, чтобы положить в эти самые руки ключ от врат.
— Допустим, — Оз потёр переносицу. — Что ты жгла?
В окно стучала тонкая ветка. Винсент от этого звука морщился и дёргался, точно пытался освободиться от каких-то пут.
— Да много чего. Мирт, и васильки, и омелу... Десятка два растений в общей сложности.
Оз шагнул вперёд.
— Теперь ясно, чего Гилберт сюда не заходит... У него же аллергия на мирт, ну да ты знаешь. Вечно сознание теряет, когда рядом оказывается.
Ада взглянула на Винсента. Он не был похож на человека в обмороке, разве что этот обморок сопровождался видениями.
— Думаешь, у него тоже?
— Да вполне, — Оз наклонился над Винсентом и взглянул ему в лицо. — А он красив. Пожалуй, если бы ты не заметила его раньше, я бы с удовольствием занялся им сам.
В коридоре выразительно кашлянули. Оза это развеселило.
— Нет, ну только посмотри, Ада! Говорить ему всё ещё нельзя, но он всё равно находит способ сообщить мне, что недоволен.
Ада рассмеялась. В отношении Оза к Гилберту ногу мог сломать не то что черт, но кто угодно, включая самого Оза.
— В общем, я пошел. Прислать слуг?
— Сама разберусь.
Ада закрыла за Озом дверь и дважды повернула ключ.
Винсент всё время заставлял её менять планы и стратегии, путал ей все карты. Стоило только решить, что ситуация находится под контролем, что от желанной цели её отделяет всего лишь один шаг, как тут же происходило нечто, полностью ломающее предыдущие достижения.
Но Ада не могла не признать, что ей это нравилось.

@темы: Pandora Hearts, заметки графомана